Меню сайта

[andy4675]

Платон, "Федон" 14 (70c) - 56 (107b):

 

 

—Хоро­шо, — про­мол­вил Сократ. — Мне кажет­ся, что теперь никто, 

cдаже коми­че­ский поэт²³, не решит­ся утвер­ждать, буд­то я попусту мелю язы­ком и раз­гла­голь­ст­вую о вещах, кото­рые меня не каса­ют­ся. Итак, если не воз­ра­жа­ешь, при­сту­пим к рас­суж­де­нию.

15. Нач­нем, пожа­луй, вот с како­го вопро­са: что, души скон­чав­ших­ся нахо­дят­ся в Аиде или же нет? Есть древ­нее уче­ние — мы его уже вспо­ми­на­ли, — что души, при­шед­шие отсюда, нахо­дят­ся там и сно­ва воз­вра­ща­ют­ся сюда, воз­ни­кая из умер­ших. Если это так, если живые вновь воз­ни­ка­ют из умер­ших, то, по-види­мо­му, наши души долж­ны побы­вать dтам, в Аиде, не прав­да ли? Если бы их там не было, они не мог­ли бы и воз­ник­нуть; и если бы мы с пол­ною ясно­стью обна­ру­жи­ли, что живые воз­ни­ка­ют из мерт­вых и никак не ина­че, это было бы доста­точ­ным дока­за­тель­ст­вом нашей правоты. Если же все это не так, поищем иных дово­дов.

—Отлич­но, — ска­зал Кебет.

—Тогда, — про­дол­жал Сократ, — чтобы тебе было лег­че понять, не огра­ни­чи­вай­ся одни­ми людь­ми, но взгля­ни шире, посмот­ри на всех живот­ных, на рас­те­ния — одним сло­вом, на все, чему при­су­ще воз­ник­но­ве­ние, и давай поду­ма­ем, не таким ли обра­зом воз­ни­ка­ет eвсе вооб­ще — про­ти­во­по­лож­ное из про­ти­во­по­лож­но­го — в любом слу­чае, когда нали­цо две про­ти­во­по­лож­но­сти. Возь­ми, напри­мер, пре­крас­ное и без­образ­ное, или спра­вед­ли­вое и неспра­вед­ли­вое, или тыся­чи иных про­ти­во­по­лож­но­стей. Давай спро­сим себя: если суще­ст­ву­ют про­ти­во­по­лож­ные вещи, необ­хо­ди­мо ли, чтобы одна непре­мен­но воз­ни­ка­ла из дру­гой, ей про­ти­во­по­лож­ной? Напри­мер, когда что-нибудь ста­но­вит­ся боль­ше, зна­чит ли это с необ­хо­ди­мо­стью, что спер­ва оно было мень­шим, а потом из мень­ше­го ста­но­вит­ся бо́льшим?

—Да.

—И соот­вет­ст­вен­но если оно станет мень­ше, то 71мень­шим станет из боль­ше­го?

—Конеч­но, — под­твер­дил Кебет.

—И сла­бое воз­ни­ка­ет из силь­но­го, а ско­рое из мед­лен­но­го?

—Несо­мнен­но!

—Какой бы еще при­ве­сти тебе при­мер? Если что ста­но­вит­ся хуже, то не из луч­ше­го ли? Если спра­вед­ли­вее, то из неспра­вед­ли­во­го? Так?

—А как же ина­че?

—Зна­чит, мы доста­точ­но убеди­лись, что все воз­ни­ка­ет таким обра­зом — про­ти­во­по­лож­ное из про­ти­во­по­лож­но­го?

—Совер­шен­но доста­точ­но.

—Тогда дви­нем­ся даль­ше. Нет ли меж­ду любы­ми дву­мя про­ти­во­по­лож­но­стя­ми как бы чего-то про­ме­жу­точ­но­го? Так как про­ти­во­по­лож­но­стей две, то bвоз­мож­ны два пере­хо­да — от одной про­ти­во­по­лож­но­сти к дру­гой или, наобо­рот, от вто­рой к пер­вой. Напри­мер, меж­ду боль­шей вещью и мень­шей воз­мож­ны рост и убы­ва­ние, и об одной мы гово­рим, что она убы­ва­ет, о дру­гой — что рас­тет.

—Да, ты прав, — ска­зал Кебет.

—Но ведь не ина­че обсто­ит дело с разъ­еди­не­ни­ем и соеди­не­ни­ем, с охлаж­де­ни­ем и нагре­ва­ни­ем и во всех осталь­ных слу­ча­ях; у нас не все­гда может най­тись под­хо­дя­щее к слу­чаю сло­во, но на деле это все­гда и непре­мен­но так: про­ти­во­по­лож­но­сти воз­ни­ка­ют одна из дру­гой, и пере­ход этот обо­юд­ный.

—Ты совер­шен­но прав, — ска­зал Кебет.

16. c— Теперь ответь мне, есть ли что-нибудь про­ти­во­по­лож­ное жиз­ни, как сон про­ти­во­по­ло­жен бодр­ст­во­ва­нию?

—Конеч­но, есть.

—Что же имен­но?

—Смерть, — отве­чал Кебет.

—Зна­чит, раз они про­ти­во­по­лож­ны, то воз­ни­ка­ют друг из дру­га, и меж­ду дву­мя эти­ми про­ти­во­по­лож­но­стя­ми воз­мож­ны два пере­хо­да.

—Ну, конеч­но!

—Тогда я назо­ву тебе одну из двух пар, кото­рые толь­ко что упо­мя­нул, — ска­зал Сократ, — и самое пару, и свя­зан­ные с нею пере­хо­ды, а ты назо­вешь мне дру­гую. Я гово­рю: сон и бодр­ст­во­ва­ние, и из сна воз­ни­ка­ет бодр­ст­во­ва­ние, а из бодр­ст­во­ва­ния — dсон, а пере­хо­ды в этом слу­чае назы­ва­ют­ся засы­па­ни­ем и про­буж­де­ни­ем. Доста­точ­но тебе это­го или нет?

—Вполне доста­точ­но.

—Теперь сам ска­жи так же о жиз­ни и смер­ти. Ты при­зна­ёшь, что жизнь про­ти­во­по­лож­на смер­ти?

—При­знаю.

—И что они воз­ни­ка­ют одна из дру­гой?

—Да.

—Ста­ло быть, из живо­го что воз­ни­ка­ет?

—Мерт­вое, — про­мол­вил Кебет.

—А из мерт­во­го что? — про­дол­жал Сократ.

—Дол­жен при­знать, что живое, — ска­зал Кебет.

—Итак, Кебет, живое и eживые воз­ни­ка­ют из мерт­во­го?

—По-види­мо­му, да.

—Зна­чит, наши души име­ют пре­бы­ва­ние в Аиде?

—Похо­же, что так.

—Не прав­да ли, из двух пере­хо­дов, свя­зан­ных с этой парой, один совер­шен­но ясен? Ведь уми­ра­ние — вещь ясная, ты со мною согла­сен?

—Разу­ме­ет­ся, согла­сен!

—Как же мы теперь посту­пим? Не ста­нем вво­дить для рав­но­ве­сия про­ти­во­по­лож­ный пере­ход — пус­кай себе при­ро­да хро­ма­ет на одну ногу? Или же мы обя­за­ны урав­но­ве­сить уми­ра­ние каким-то про­ти­во­по­лож­ным пере­хо­дом?

—Пожа­луй, что обя­за­ны.

—Каким же имен­но?

—Ожи­ва­ни­ем.

—Но если ожи­ва­ние суще­ст­ву­ет, — про­дол­жал Сократ, — 72то чем оно будет, это ожи­ва­ние? Не пере­хо­дом ли из мерт­вых в живые?

—Да, конеч­но.

—Зна­чит, мы соглас­ны с тобою и в том, что живые воз­ник­ли из мерт­вых ничуть не ина­че, чем мерт­вые — из живых. Но если так, мы уже рас­по­ла­га­ем доста­точ­ным, на мой взгляд, дока­за­тель­ст­вом, что души умер­ших долж­ны суще­ст­во­вать в каком-то месте, откуда они вновь воз­вра­ща­ют­ся к жиз­ни.

—Да, Сократ, мне кажет­ся — это необ­хо­ди­мый вывод из все­го, в чем мы с тобою согла­си­лись, — ска­зал Кебет.

17. — А вот взгля­ни, Кебет, еще довод в поль­зу того, что не напрас­но, на мой взгляд, при­шли мы с тобою к согла­сию. Если bбы воз­ни­каю­щие про­ти­во­по­лож­но­сти не урав­но­ве­ши­ва­ли посто­ян­но одна дру­гую, слов­но опи­сы­вая круг, если бы воз­ник­но­ве­ние шло по пря­мой линии, толь­ко в одном направ­ле­нии и нико­гда не пово­ра­чи­ва­ло вспять, в про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну, — ты сам пони­ма­ешь, что все в кон­це кон­цов при­ня­ло бы один и тот же образ, при­об­ре­ло одни и те же свой­ства, и воз­ник­но­ве­ние пре­кра­ти­лось бы.

—Нет, не пони­маю. Как это? — спро­сил Кебет.

—Да очень про­сто! — отве­чал Сократ, — Пред­ставь себе, напри­мер, что суще­ст­ву­ет толь­ко засы­па­ние и что про­буж­де­ние от сна его не урав­но­ве­ши­ва­ет, — cты лег­ко пой­мешь, что в кон­це кон­цов ска­за­ние об Энди­ми­оне ока­за­лось бы вздо­ром и поте­ря­ло вся­кий смысл, пото­му что и все осталь­ное так­же погру­зи­лось бы в сон²⁴. И если бы все толь­ко соеди­ня­лось, пре­кра­тив разъ­еди­нять­ся, очень быст­ро ста­ло бы по сло­ву Ана­к­са­го­ра: «Все вещи [были] вме­сте»²⁵. И точ­но так же, друг Кебет, если бы все при­част­ное к жиз­ни уми­ра­ло, а уме­рев, оста­ва­лось бы мерт­вым и вновь не ожи­ва­ло, — раз­ве не совер­шен­но ясно, что в кон­це кон­цов все ста­ло бы dмерт­во и жизнь бы исчез­ла? И если бы даже живое воз­ни­ка­ло из чего-нибудь ино­го, а затем все-таки уми­ра­ло, каким обра­зом мож­но было бы избег­нуть все­об­щей смер­ти и уни­что­же­ния?

—Ника­ким, сколь­ко я могу судить, Сократ, — ска­зал Кебет. — А ты, мне кажет­ся, рас­суж­да­ешь совер­шен­но вер­но.

—Вот и мне кажет­ся, Кебет, что это имен­но так, а не как-нибудь ина­че, — ска­зал Сократ, — и что мы нисколь­ко не обма­ны­ва­ем себя, при­хо­дя к согла­сию. Поис­ти­не суще­ст­ву­ют и ожи­ва­ние, и воз­ник­но­ве­ние живых из мерт­вых. eСуще­ст­ву­ют и души умер­ших, и доб­рым меж­ду ними выпа­да­ет луч­шая доля, а дур­ным — худ­шая.

Аргу­мент вто­рой: зна­ние как при­по­ми­на­ние того, что было до рож­де­ния чело­ве­ка

18. — Постой-ка, Сократ, — под­хва­тил Кебет, — твои мыс­ли под­твер­жда­ет еще один довод, если толь­ко вер­но то, что ты так часто, быва­ло, повто­рял, а имен­но что зна­ние на самом деле не что иное, как при­по­ми­на­ние²⁶: то, что мы теперь при­по­ми­на­ем, мы долж­ны были знать в про­шлом, — вот что с необ­хо­ди­мо­стью сле­ду­ет из это­го дово­да. Но это было бы невоз­мож­но, если бы 73наша душа не суще­ст­во­ва­ла уже в каком-то месте, преж­де чем родить­ся в нашем чело­ве­че­ском обра­зе. Зна­чит, опять выхо­дит, что душа бес­смерт­на.

—Но как это дока­зы­ва­ет­ся, Кебет? — вме­шал­ся Сим­мий. — Напом­ни мне, я что-то забыл.

—Луч­шее дока­за­тель­ство, — ска­зал Кебет, — заклю­ча­ет­ся в том, что, когда чело­ве­ка о чем-нибудь спра­ши­ва­ют, он сам может дать пра­виль­ный ответ на любой вопрос — при усло­вии, что вопрос задан пра­виль­но. Меж­ду тем, если бы у людей не было зна­ния и вер­но­го пони­ма­ния, они не мог­ли бы отве­чать вер­но. И кро­ме того, поставь чело­ве­ка перед чер­те­жом или чем-нибудь еще в таком же роде — bи ты с пол­ней­шей ясно­стью убедишь­ся, что так оно и есть.

—А если это­го тебе недо­ста­точ­но, Сим­мий, — ска­зал Сократ, — погляди, не согла­сишь­ся ли ты с дру­ги­ми сооб­ра­же­ни­я­ми, вот при­мер­но каки­ми. Ты ведь сомне­ва­ешь­ся, может ли то, что назы­ва­ют зна­ни­ем, быть при­по­ми­на­ни­ем?

—Нет, я-то как раз не сомне­ва­юсь, — воз­ра­зил Сим­мий. — Мне нуж­но лишь одно, и как раз то, о чем сей­час идет речь: при­пом­нить. Кебет толь­ко при­нял­ся рас­суж­дать — и я уже почти все пом­ню и почти что согла­сен с вами. И тем не менее мне бы хоте­лось услы­шать, cкак при­мешь­ся рас­суж­дать ты.

—Я? Да вот как, — ска­зал Сократ. — Мы оба, разу­ме­ет­ся, схо­дим­ся на том, что, если чело­ве­ку пред­сто­ит что-либо при­пом­нить, он дол­жен уже знать это зара­нее.

—Конеч­но.

—Тогда, может быть, мы сой­дем­ся и на том, что зна­ние, если оно воз­ни­ка­ет таким обра­зом, каким имен­но, я сей­час ска­жу, — это при­по­ми­на­ние? Если чело­век, что-то увидев, или услы­хав, или вос­при­няв иным каким-либо чув­ст­вом, не толь­ко узна́ет это, но еще и при­мыс­лит нечто иное, при­над­ле­жа­щее к ино­му зна­нию, раз­ве не впра­ве мы утвер­ждать, что dон вспом­нил то, о чем мыс­лит?

—Как это?

—Вот тебе при­мер. Знать чело­ве­ка и знать лиру — это ведь раз­ные зна­ния?

—Само собой.

—Но тебе, конеч­но, извест­но, что испы­ты­ва­ют влюб­лен­ные, когда увидят лиру, или плащ, или иное что из вещей сво­его любим­ца: они узнаю́т лиру, и тут же в уме у них воз­ни­ка­ет образ юно­ши, кото­ро­му эта лира при­над­ле­жит. Это и есть при­по­ми­на­ние. Так же точ­но, когда видят Сим­мия, часто вспо­ми­на­ют Кебе­та. Мож­но бы назвать тыся­чи подоб­ных слу­ча­ев.

—Да, кля­нусь Зев­сом, тыся­чи! — ска­зал Сим­мий.

—Ста­ло быть, eэто сво­его рода при­по­ми­на­ние, — про­дол­жал Сократ. — Но в осо­бен­но­сти, мне кажет­ся, нуж­но гово­рить о при­по­ми­на­нии, когда дело каса­ет­ся вещей, забы­тых с тече­ни­ем вре­ме­ни или дав­но не виден­ных. Как, по-тво­е­му?

—Ты совер­шен­но прав.

—Теперь ска­жи мне, воз­мож­но ли, увидев нари­со­ван­но­го коня или нари­со­ван­ную лиру, вспом­нить вдруг о чело­ве­ке? Или, увидев нари­со­ван­но­го Сим­мия, вспом­нить Кебе­та?

—Вполне воз­мож­но.

—А увидев нари­со­ван­но­го Сим­мия, вспом­нить 74само­го Сим­мия?

—И это воз­мож­но.

19. — Не сле­ду­ет ли из все­го это­го, что при­по­ми­на­ние вызы­ва­ет­ся когда сход­ством, а когда и несход­ством?

—Сле­ду­ет.

—И если мы при­по­ми­на­ем о чем-то по сход­ству, не быва­ет ли при этом, что мы непре­мен­но зада­ем­ся вопро­сом, насколь­ко пол­но или, напро­тив, непол­но это сход­ство с при­по­ми­нае­мым?

—Непре­мен­но быва­ет.

—Тогда смот­ри, вер­но ли я рас­суж­даю даль­ше. Мы при­зна­ем, что суще­ст­ву­ет нечто, назы­вае­мое рав­ным, — я гово­рю не о том, что брев­но быва­ет рав­но брев­ну, камень кам­ню и тому подоб­ное, но о чем-то ином, отлич­ном от все­го это­го, — о равен­стве самом по себе. При­зна­ём мы, что оно суще­ст­ву­ет, или не при­зна­ём?

b— При­зна­ём, кля­нусь Зев­сом, да еще как! — отве­чал Сим­мий.

—И мы зна­ем, что это такое?

—Пре­крас­но зна­ем.

—Но откуда мы берем это зна­ние? Не из тех ли вещей, о кото­рых мы сей­час гово­ри­ли? Видя рав­ные меж­ду собою брев­на, или кам­ни, или еще что-нибудь, мы через них пости­га­ем иное, отлич­ное от них. Или же оно не кажет­ся тебе иным, отлич­ным? Тогда взгля­ни вот так: быва­ет, что рав­ные кам­ни или брев­на хоть и не меня­ют­ся нисколь­ко, а все ж одно­му чело­ве­ку кажут­ся рав­ны­ми, а дру­го­му нет?

—Конеч­но, быва­ет.

—Ну, а рав­ное само по себе — не слу­ча­лось ли, чтобы оно каза­лось тебе нерав­ным, то есть чтобы cравен­ство пока­за­лось тебе нера­вен­ст­вом?

—Нико­гда, Сократ!

—Зна­чит, это не одно и то же, — ска­зал Сократ, — рав­ные вещи и само равен­ство.

—Нико­им обра­зом, на мой взгляд.

—И одна­ко же, зна­ние о нем ты при­мыс­ли­ва­ешь и извле­ка­ешь как раз из этих рав­ных вещей, как ни отлич­ны они от само­го равен­ства, вер­но?

—Вер­нее не ска­жешь, — отве­чал Сим­мий.

—И меж­ду ним и веща­ми может суще­ст­во­вать либо сход­ство, либо несход­ство?

—Разу­ме­ет­ся.

—Впро­чем, это не важ­но, — заме­тил Сократ. — Но вся­кий раз, когда вид одной вещи dвызы­ва­ет у тебя мысль о дру­гой, либо сход­ной с пер­вою, либо несход­ной, — это при­по­ми­на­ние.

—Да, несо­мнен­но.

—А ска­жи, — про­дол­жал Сократ, — с брев­на­ми и дру­ги­ми рав­ны­ми меж­ду собою веща­ми, кото­рые мы сей­час назы­ва­ли, дело обсто­ит при­мер­но так же? Они пред­став­ля­ют­ся нам рав­ны­ми в той же мере, что и рав­ное само по себе, или им недо­ста­ет это­го рав­но­го, чтобы ему упо­до­бить­ся?

—Недо­ста­ет, и очень, — отве­чал Сим­мий.

—Тогда пред­ставь себе, что чело­век, увидев какой-нибудь пред­мет, поду­ма­ет: «То, что у меня сей­час перед гла­за­ми, стре­мит­ся упо­до­бить­ся чему-то ино­му из суще­ст­ву­ю­ще­го, но таким же точ­но сде­лать­ся не может eи оста­ет­ся ниже, хуже». Согла­сим­ся ли мы, что этот чело­век непре­мен­но дол­жен зара­нее знать вто­рой пред­мет, кото­рый он нахо­дит схо­жим с пер­вым, хоть и не пол­но­стью?

—Непре­мен­но согла­сим­ся.

—Пре­крас­но. А раз­ве не такое же впе­чат­ле­ние у нас состав­ля­ет­ся, когда речь идет о рав­ных вещах и равен­стве самом по себе?

—Совер­шен­но такое же!

—Ну, ста­ло быть, мы непре­мен­но долж­ны знать 75рав­ное само по себе еще до того, как впер­вые увидим рав­ные пред­ме­ты и ура­зу­ме­ем, что все они стре­мят­ся быть таки­ми же, как рав­ное само по себе, но пол­но­стью это­го не дости­га­ют.

—Да, вер­но.

—Но мы, конеч­но, согла­сим­ся и в том, что такая мысль воз­ни­ка­ет и может воз­ник­нуть не ина­че как при помо­щи зре­ния, ося­за­ния или ино­го чув­ст­вен­но­го вос­при­я­тия. То, что я гово­рю, отно­сит­ся ко всем чув­ствам оди­на­ко­во.

—Да, оди­на­ко­во, Сократ. По край­ней мере, до тех пор, пока мы не упус­ка­ем из виду цель наше­го рас­суж­де­ния.

—Итак, имен­но чув­ства при­во­дят нас к мыс­ли, bчто все вос­при­ни­мае­мое чув­ства­ми стре­мит­ся к допо­д­лин­но рав­но­му, не дости­гая, одна­ко, сво­ей цели? Так мы ска­жем или по-дру­го­му?

—Да, так.

—Но отсюда сле­ду­ет, что, преж­де чем начать видеть, слы­шать и вооб­ще чув­ст­во­вать, мы долж­ны были каким-то обра­зом узнать о рав­ном самом по себе — что это такое, раз нам пред­сто­я­ло соот­но­сить с ним равен­ства, пости­гае­мые чув­ства­ми: ведь мы пони­ма­ем, что все они жела­ют быть таки­ми же, как оно, но усту­па­ют ему.

—Да, Сократ, это с необ­хо­ди­мо­стью сле­ду­ет из того, что уже ска­за­но.

—А видим мы, и слы­шим, и вооб­ще чув­ст­ву­ем с того само­го мига, как роди­лись на свет?

c— Конеч­но.

—Но зна­ни­ем рав­но­го мы долж­ны были обла­дать еще рань­ше, — так мы ска­жем?

—Так.

—Выхо­дит, мы долж­ны были обла­дать им еще до рож­де­ния?

—Выхо­дит, что так.

20. — А если мы при­об­ре­ли его до рож­де­ния и с ним появи­лись на свет, навер­но, мы зна­ли — и до рож­де­ния, и сра­зу после — не толь­ко рав­ное, боль­шее и мень­шее, но и все осталь­ное подоб­но­го рода? Ведь не на одно рав­ное рас­про­стра­ня­ет­ся наше дока­за­тель­ство, но совер­шен­но так же и на пре­крас­ное само по себе, и на доб­рое само по себе, и спра­вед­ли­вое, и свя­щен­ное — одним сло­вом, как я сей­час ска­зал, dна все, что мы в сво­их беседах, и пред­ла­гая вопро­сы, и отыс­ки­вая отве­ты, поме­ча­ем печа­тью«бытия само­го по себе» (αὐτὸ ὃ ἔστι). Так что мы долж­ны были знать все это, еще не родив­шись.

—Да, вер­но.

—И если, узнав одна­жды, мы уже не забы­ва­ем, то вся­кий раз мы долж­ны рож­дать­ся, вла­дея этим зна­ни­ем, и хра­нить его до кон­ца жиз­ни. Ведь что такое «знать»? При­об­ре­сти зна­ние и уже не терять его. А под забве­ни­ем, если не оши­ба­ем­ся, Сим­мий, мы пони­ма­ем утра­ту зна­ния.

e— Да, Сократ, совер­шен­но вер­но, — ска­зал Сим­мий.

—Но если, рож­да­ясь, мы теря­ем то, чем вла­де­ли до рож­де­ния, а потом с помо­щью чувств вос­ста­нав­ли­ва­ем преж­ние зна­ния, тогда, по-мое­му,«позна­вать» озна­ча­ет вос­ста­нав­ли­вать зна­ние, уже тебе при­над­ле­жав­шее. И, назы­вая это «при­по­ми­на­ни­ем», мы бы, пожа­луй, употре­би­ли пра­виль­ное сло­во.

—Совер­шен­но пра­виль­ное.

—Ну да, ведь, как выяс­ни­лось, 76вполне воз­мож­но, чтобы чело­век, увидев что-либо, или услы­хав, или постиг­нув любым иным чув­ст­вом, вслед за тем помыс­лил о чем-то дру­гом, забыв­шем­ся в силу либо сход­ства, либо же несход­ства двух этих пред­ме­тов. Итак, повто­ряю, одно из двух: либо все мы рож­да­ем­ся, уже зная вещи сами по себе, и зна­ем их до кон­ца сво­их дней, либо те, о ком мы гово­рим, что они позна­ют, на самом деле толь­ко при­по­ми­на­ют, и учить­ся в этом слу­чае озна­ча­ло бы при­по­ми­нать.

—Так точ­но оно и есть, Сократ.

21. — И что бы ты выбрал, Сим­мий? bЧто мы рож­да­ем­ся, вла­дея зна­ни­ем, или что поз­же при­по­ми­на­ем уже извест­ное в преж­ние вре­ме­на?

—Пока я не могу еще сде­лать выбо­ра, Сократ.

—Тогда вот тебе дру­гой вопрос — ска­жи, что ты дума­ешь по это­му пово­ду: если чело­век что-то зна­ет, может он выра­зить свои зна­ния сло­ва­ми или не может?

—Несо­мнен­но может, Сократ, — отве­чал Сим­мий.

—И ты дума­ешь, все могут ясно выска­зать­ся о вещах, о кото­рых мы сей­час гово­ри­ли?

—Хотел бы я так думать, — воз­ра­зил Сим­мий, — но очень боюсь, что зав­тра, в этот час, уже не будет на све­те чело­ве­ка, кото­рый сумел бы это cсде­лать по-насто­я­ще­му.

—Зна­чит, ты не дума­ешь, Сим­мий, что эти вещи извест­ны каж­до­му?

—Ни в коем слу­чае.

—Зна­чит, люди при­по­ми­на­ют то, что зна­ли когда-то?

—Долж­но быть.

—Но когда появ­ля­ют­ся у нас в душе эти зна­ния? Ведь не после того, как мы роди­лись в чело­ве­че­ском обли­ке?

—Конеч­но, нет!

—Зна­чит, рань­ше?

—Да.

—Ста­ло быть, Сим­мий, наши души и до того, как им дове­лось ока­зать­ся в чело­ве­че­ском обра­зе, суще­ст­во­ва­ли вне тела и уже тогда обла­да­ли разу­мом.

—Да, если толь­ко мы не при­об­ре­та­ем эти зна­ния в тот самый миг, когда рож­да­ем­ся, Сократ: вот вре­мя, кото­рое мы dеще не при­ня­ли в рас­чет.

—Будь по-тво­е­му, друг, но тогда в какое же вре­мя мы их теря­ем? Ведь мы не рож­да­ем­ся с эти­ми зна­ни­я­ми, как мы толь­ко что с тобою согла­си­лись. Может быть, мы теря­ем их в тот же миг, в кото­рый и при­об­ре­та­ем? Или ты ука­жешь иное какое вре­мя?

—Нет, Сократ, не ука­жу. Теперь я понял, что ска­зал глу­пость.

22. — Тогда, Сим­мий, вот к чему мы при­шли: если суще­ст­ву­ет то, что посто­ян­но у нас на язы­ке, — пре­крас­ное, и доб­рое, и дру­гие подоб­но­го рода сущ­но­сти, к кото­рым мы воз­во­дим все, полу­чен­ное в чув­ст­вен­ных вос­при­я­ти­ях, eпри­чем обна­ру­жи­ва­ет­ся, что все это доста­лось нам с само­го нача­ла, — если это так, то с той же необ­хо­ди­мо­стью, с какой есть эти сущ­но­сти, суще­ст­ву­ет и наша душа, преж­де чем мы родим­ся на свет. Если же они не суще­ст­ву­ют, раз­ве не шло бы наше рас­суж­де­ние совсем по-ино­му? Зна­чит, это так, и в рав­ной мере необ­хо­ди­мо суще­ст­во­ва­ние и таких сущ­но­стей, и наших душ еще до наше­го рож­де­ния, и, види­мо, если нет одно­го, то нет и дру­го­го?

—По-мое­му, это совер­шен­но необ­хо­ди­мо, Сократ, — отве­тил Сим­мий. — И какое пре­крас­ное при­бе­жи­ще нахо­дит наше рас­суж­де­ние в том, что оди­на­ко­во суще­ст­ву­ют 77и души до рож­де­ния²⁷, и те сущ­но­сти, о кото­рых ты гово­ришь! Для меня, по край­ней мере, нет ниче­го более оче­вид­но­го: да, все эти вещи без­услов­но и неоспо­ри­мо суще­ст­ву­ют — и пре­крас­ное, и доб­рое, и все осталь­ное, о чем ты сей­час гово­рил. Что до меня, мне дру­гих дово­дов не надо!

—А как быть с Кебе­том? — спро­сил Сократ. — Нуж­но ведь и его убедить.

—Я думаю, и ему это­го доста­точ­но, — ска­зал Сим­мий, — хотя нет на све­те чело­ве­ка более упор­но­го и недо­вер­чи­во­го. И все же, я думаю, он вполне убедил­ся, bчто душа наша суще­ст­во­ва­ла до того, как мы роди­лись. 23. Но будет ли она суще­ст­во­вать и после того, как мы умрем, — про­дол­жал он, — это и мне, Сократ, пред­став­ля­ет­ся еще не дока­зан­ным. Еще не опро­верг­ну­то опа­се­ние боль­шин­ства, о кото­ром гово­рил Кебет, что со смер­тью чело­ве­ка душа немед­лен­но рас­се­и­ва­ет­ся и ее суще­ст­во­ва­нию наста­ет конец. В самом деле, пусть даже она воз­ник­ла и обра­зо­ва­лась где-то в ином месте и суще­ст­во­ва­ла преж­де, чем вой­ти в чело­ве­че­ское тело, — раз­ве это меша­ет ей, после того как она нако­нец вой­дет в тело, а затем изба­вит­ся от него, погиб­нуть и раз­ру­шить­ся самой?

c— Ты прав, Сим­мий, — заме­тил Кебет. — Я бы ска­зал так: дока­за­на толь­ко поло­ви­на того, что нуж­но, а имен­но что наша душа суще­ст­во­ва­ла преж­де, чем мы роди­лись. Надо еще дока­зать, что и когда мы умрем, она будет суще­ст­во­вать ничуть не хуже, чем до наше­го рож­де­ния. Ина­че дока­за­тель­ство оста­нет­ся неза­вер­шен­ным.

—Оно уже и теперь завер­ше­но, Сим­мий и Кебет, — воз­ра­зил Сократ, — если вы потруди­тесь соеди­нить в одно два дока­за­тель­ства — это и дру­гое, на кото­ром мы сошлись рань­ше, то есть что все живое воз­ни­ка­ет из умер­ше­го. Раз наша душа суще­ст­во­ва­ла ранее, то, dвсту­пая в жизнь и рож­да­ясь, она воз­ни­ка­ет неиз­беж­но и толь­ко из смер­ти, из мерт­во­го состо­я­ния. Но в таком слу­чае она непре­мен­но долж­на суще­ст­во­вать и после смер­ти: ведь ей пред­сто­ит родить­ся сно­ва. Зна­чит, то, о чем вы гово­ри­те, уже дока­за­но. 24.И все же, мне кажет­ся, и ты, и Сим­мий были бы не прочь углу­бить это дока­за­тель­ство пото­му, что испы­ты­ва­е­те дет­ский страх, как бы и вправ­ду ветер не раз­нес и не рас­се­ял душу, когда она выхо­дит из тела, — eв осо­бен­но­сти если чело­ве­ку выпа­ло уми­рать не в тихую пого­ду, а в силь­ную бурю.

Кебет улыб­нул­ся.

—Ну что ж, Сократ, — ска­зал он, — поста­рай­ся пере­убедить тру­сов. А впро­чем, не то чтобы мы сами тру­си­ли, но, пожа­луй, сидит и в нас какое-то малое дитя — оно-то все­го это­го и боит­ся. Поста­рай­ся же его раз­убедить, чтобы оно не стра­ши­лось смер­ти, точ­но буки.

—Так ведь над ним при­дет­ся каж­дый день про­из­но­сить закли­на­ния, пока вы его совсем не исце­ли­те, — ска­зал Сократ.

78— Но где же нам взять чаро­дея, све­ду­ще­го в таких закли­на­ни­ях, если ты, Сократ, нас покида­ешь?

—Гре­ция вели­ка, Кебет, и, конеч­но, све­ду­щие люди най­дут­ся. А сколь­ко пле­мен и наро­дов кро­ме гре­ков! И в поис­ках тако­го чаро­дея вам надо обой­ти их все, не щадя ни денег, ни трудов, ибо нет на све­те ниче­го, на что было бы умест­нее потра­тить день­ги. Надо поис­кать и сре­ди вас самих: мне кажет­ся, вы не так лег­ко най­де­те чело­ве­ка, кото­рый сумел бы испол­нить эту зада­чу луч­ше ваше­го.

Аргу­мент тре­тий: самотож­де­ст­во идеи (эйдо­са) души

—Мы сде­ла­ем, Сократ, как ты гово­ришь, — ска­зал Кебет. — Но bвер­нем­ся к тому, от чего мы отвлек­лись, если ты не про­тив.

—Нисколь­ко не про­тив, наобо­рот!

—Пре­крас­но.

25. — Вот какой вопрос нам нуж­но задать себе, по-мое­му, — ска­зал Сократ. — Чему свой­ст­вен­но испы­ты­вать это состо­я­ние, то есть рас­се­и­вать­ся, и каким вещам оно гро­зит, и за какие, напро­тив, мож­но не опа­сать­ся? Потом нуж­но рас­судить, куда отне­сти душу, и уж в зави­си­мо­сти от это­го стра­шить­ся за нашу душу или быть за нее спо­кой­ным.

—Да, вер­но ты гово­ришь.

—Не прав­да ли, рас­се­я­нию под­вер­же­но все cсостав­ное и слож­ное по при­ро­де — оно рас­па­да­ет­ся таким же обра­зом, как преж­де было состав­ле­но? И если толь­ко вооб­ще воз­мож­но этой уча­сти избе­жать, то лишь в одном слу­чае: когда вещь ока­зы­ва­ет­ся несо­став­ной?

—Я думаю, так оно и есть, — ска­зал Кебет.

—Ско­рее все­го мож­но пред­по­ла­гать, что несо­став­ные вещи — это те, кото­рые все­гда посто­ян­ны и неиз­мен­ны, а те, что в раз­ное вре­мя неоди­на­ко­вы и неиз­мен­но­стью вовсе не обла­да­ют, — те состав­ные.

—По-мое­му, так.

—Тогда давай обра­тим­ся к тому, о чем мы dгово­ри­ли рань­ше. Та сущ­ность, бытие кото­рой мы выяс­ня­ем в наших вопро­сах и отве­тах, — что же, она все­гда неиз­мен­на и оди­на­ко­ва или в раз­ное вре­мя иная? Может ли рав­ное само по себе, пре­крас­ное само по себе, все вооб­ще суще­ст­ву­ю­щее само по себе, то есть бытие, пре­тер­петь какую бы то ни было пере­ме­ну? Или же любая из этих вещей, еди­но­об­раз­ная и суще­ст­ву­ю­щая сама по себе, все­гда неиз­мен­на и оди­на­ко­ва и нико­гда, ни при каких усло­ви­ях не под­вер­же­на ни малей­ше­му изме­не­нию?

—Они долж­ны быть неиз­мен­ны и оди­на­ко­вы, eСократ, — отве­чал Кебет.

—А что мы ска­жем о мно­гих пре­крас­ных вещах, ну, допу­стим, о пре­крас­ных людях, или конях, или пла­щах, что мы ска­жем о любых дру­гих вещах, кото­рые назы­ва­ют рав­ны­ми или пре­крас­ны­ми, коро­че гово­ря, обо всем, что одно­имен­но упо­мя­ну­тым сущ­но­стям? Они тоже неиз­мен­ны или, в пол­ную про­ти­во­по­лож­ность тем, пер­вым, бук­валь­но ни на миг не оста­ют­ся неиз­мен­ны­ми ни по отно­ше­нию к самим себе, ни по отно­ше­нию друг к дру­гу?

—И сно­ва ты прав, — отве­тил Кебет, — они все вре­мя изме­ня­ют­ся.

79— Теперь ска­жи мне, ведь эти вещи ты можешь ощу­пать, или увидеть, или ощу­тить с помо­щью како­го-нибудь из чувств, а неиз­мен­ные [сущ­но­сти] мож­но постиг­нуть толь­ко лишь с помо­щью раз­мыш­ле­ния — они без­вид­ны и незри­мы?

—Да, ты совер­шен­но прав!

26. — Итак, с тво­е­го раз­ре­ше­ния, мы уста­но­вим два вида суще­го — зри­мое и без­вид­ное.

—Согла­сен.

—Без­вид­ное все­гда неиз­мен­но, а зри­мое непре­рыв­но изме­ня­ет­ся?

—При­мем и это, — согла­сил­ся Кебет.

b— Пой­дем даль­ше, — ска­зал Сократ. — В нас самих есть ли что-нибудь — тело или душа — отлич­ное [от этих двух видов]?

—Ниче­го нет.

—К како­му же из двух видов [суще­го] бли­же тело?

—Каж­до­му ясно, что к зри­мо­му.

—А душа? Зри­ма она или незри­ма?

—[Незри­ма], по край­ней мере для людей.

—Да ведь мы все вре­мя гово­рим о том, что зри­мо или незри­мо для чело­ве­че­ской при­ро­ды! Или, может, ты име­ешь в виду дру­гую [при­ро­ду]?

—Нет, чело­ве­че­скую.

—Что же мы ска­жем о душе? Мож­но ее видеть или нель­зя?

—Нель­зя.

—Зна­чит, она без­вид­на?

—Да.

—Зна­чит, в срав­не­нии с телом душа бли­же cк без­вид­но­му, а тело в срав­не­нии с душой — к зри­мо­му?

—Несо­мнен­но, Сократ.

27. — А раз­ве мы уже не гово­ри­ли, что, когда душа поль­зу­ет­ся телом, иссле­дуя что-либо с помо­щью зре­ния, слу­ха или како­го-нибудь ино­го чув­ства (ведь иссле­до­вать с помо­щью тела и с помо­щью чув­ства — это одно и то же!), тело вле­чет ее к вещам, непре­рыв­но изме­ня­ю­щим­ся, и от сопри­кос­но­ве­ния с ними душа сби­ва­ет­ся с пути, блуж­да­ет, испы­ты­ва­ет заме­ша­тель­ство и теря­ет рав­но­ве­сие, точ­но пья­ная?

—Да, гово­ри­ли.

—Когда же она dведет иссле­до­ва­ние сама по себе, она направ­ля­ет­ся туда, где все чисто, веч­но, бес­смерт­но и неиз­мен­но, и так как она близ­ка и срод­ни все­му это­му, то все­гда ока­зы­ва­ет­ся вме­сте с ним, как толь­ко оста­ет­ся наедине с собою и не встре­ча­ет пре­пят­ст­вий. Здесь насту­па­ет конец ее блуж­да­ни­ям, и, в непре­рыв­ном сопри­кос­но­ве­нии с посто­ян­ным и неиз­мен­ным, она и сама обна­ру­жи­ва­ет те же свой­ства. Это ее состо­я­ние мы назы­ваем разу­ме­ни­ем, пра­виль­но?

—Совер­шен­но пра­виль­но, Сократ! Ты гово­ришь заме­ча­тель­но!

—Итак, еще раз: к како­му виду [суще­го] бли­же душа, как ты рас­судишь,eпом­ня и преж­ние дово­ды, и эти, самые послед­ние?

—Мне кажет­ся, Сократ, — отве­тил Кебет, — любой, даже самый отъ­яв­лен­ный туго­дум, идя по это­му пути, приз­на́ет, что душа реши­тель­но и без­услов­но бли­же к неиз­мен­но­му, чем к изме­ня­ю­ще­му­ся.

—А тело?

—К изме­ня­ю­ще­му­ся.

28. — Взгля­ни теперь еще вот с какой сто­ро­ны. Когда душа 80и тело соеди­не­ны²⁸, при­ро­да велит телу под­чи­нять­ся и быть рабом, а душе — власт­во­вать и быть гос­по­жою. При­няв это в сооб­ра­же­ние, ска­жи, что из них, по-тво­е­му, бли­же боже­ст­вен­но­му и что смерт­но­му? Не кажет­ся ли тебе, что боже­ст­вен­ное созда­но для вла­сти и руко­во­ди­тель­ства, а смерт­ное — для под­чи­не­ния и раб­ства?

—Да, кажет­ся.

—Так с чем же схо­жа душа?

—Ясно, Сократ: душа схо­жа с боже­ст­вен­ным, а тело со смерт­ным.

—Теперь поду­май, Кебет, согла­сен ли ты, что из все­го ска­зан­но­го сле­ду­ет такой вывод: bбоже­ст­вен­но­му, бес­смерт­но­му, умо­по­сти­гае­мо­му, еди­но­об­раз­но­му, нераз­ло­жи­мо­му, посто­ян­но­му и неиз­мен­но­му само­му по себе в выс­шей сте­пе­ни подоб­на наша душа, а чело­ве­че­ско­му, смерт­но­му, пости­гае­мо­му не умом, мно­го­об­раз­но­му, раз­ло­жи­мо­му и тлен­но­му, непо­сто­ян­но­му и несход­но­му с самим собою подоб­но — и тоже в выс­шей сте­пе­ни — наше тело. Можем мы ска­зать что-нибудь вопре­ки это­му, друг Кебет?

—Нет, не можем.

29. — А если так, то не подо­ба­ет ли телу быст­ро раз­ру­шать­ся, а душе быть вовсе нераз­ру­ши­мой или почти нераз­ру­ши­мой?

c— Как же ина­че?

—Но ведь ты заме­ча­ешь, что, когда чело­век уми­ра­ет, види­мая его часть — тело, при­над­ле­жа­щая к види­мо­му [миру], или труп, как мы его назы­ваем, кото­ро­му свой­ст­вен­но раз­ру­шать­ся, рас­па­дать­ся, раз­ве­и­вать­ся, под­вер­га­ет­ся этой уча­сти не вдруг, не сра­зу, но сохра­ня­ет­ся доволь­но дол­гое вре­мя, если смерть застигнет тело в удач­ном состо­я­нии и в удач­ное вре­мя года. К тому же тело усох­шее и набаль­за­ми­ро­ван­ное, как баль­за­ми­ру­ют в Егип­те, может сохра­нять­ся чуть ли не без кон­ца. Но если даже тело и сгни­ет, неко­то­рые dего части — кости, сухо­жи­лия и про­чие им подоб­ные, мож­но ска­зать, бес­смерт­ны. Вер­но?

—Да.

—А душа, сама без­вид­ная и уда­ля­ю­ща­я­ся в места слав­ные, чистые и без­вид­ные — поис­ти­не в Аид²⁹, к бла­го­му и разум­но­му богу, куда — если бог поже­ла­ет — вско­ро­сти пред­сто­ит отой­ти и моей душе, — неуже­ли душа, чьи свой­ства и при­ро­ду мы сей­час опре­де­ли­ли, немед­лен­но, едва рас­став­шись с телом, рас­се­и­ва­ет­ся и поги­ба­ет, как судит боль­шин­ство людей? eНет, дру­зья мои, Кебет и Сим­мий, ниче­го похо­же­го, но ско­рее все­го вот как. Допу­стим, что душа раз­лу­ча­ет­ся с телом чистою и не вла­чит за собою ниче­го телес­но­го, ибо в тече­ние всей жиз­ни умыш­лен­но избе­га­ла любой свя­зи с телом, осте­ре­га­лась его и сосре­дото­чи­ва­лась в самой себе, посто­ян­но в этом упраж­ня­ясь, ины­ми сло­ва­ми, посвя­ща­ла себя истин­ной фило­со­фии и, по сути дела, 81гото­ви­лась уме­реть лег­ко и спо­кой­но. Или же это нель­зя назвать под­готов­кою к смер­ти?

—Бес­спор­но, мож­но.

—Такая душа ухо­дит в подоб­ное ей самой без­вид­ное место, боже­ст­вен­ное, бес­смерт­ное, разум­ное, и, достиг­ши его, обре­та­ет бла­жен­ство, отныне избав­лен­ная от блуж­да­ний, без­рас­суд­ства, стра­хов, диких вожде­ле­ний и всех про­чих чело­ве­че­ских зол, и — как гово­рят о посвя­щен­ных в таин­ства — впредь наве­ки посе­ля­ет­ся сре­ди богов. Так мы долж­ны ска­зать, Кебет, или как-нибудь по-ино­му?

30. — Так, кля­нусь Зев­сом, — отве­тил Кебет.

—Но, думаю, bесли душа раз­лу­ча­ет­ся с телом осквер­нен­ная и зама­ран­ная, ибо все­гда была в свя­зи с телом, угож­да­ла ему и люби­ла его, зача­ро­ван­ная им, его стра­стя­ми и наслаж­де­ни­я­ми настоль­ко, что уже ниче­го не счи­та­ла истин­ным, кро­ме телес­но­го, — того, что мож­но ося­зать, увидеть, выпить, съесть или исполь­зо­вать для любов­ной уте­хи, а все смут­ное для гла­за и незри­мое, но пости­гае­мое разу­мом и фило­соф­ским рас­суж­де­ни­ем, при­учи­лась нена­видеть, боять­ся и избе­гать, — как, по-тво­е­му, такая cдуша рас­ста­нет­ся с телом чистою и обособ­лен­ною в себе самой?

—Нико­гда!

—Я думаю, что она вся про­ник­ну­та чем-то телес­ным: ее срас­ти­ли с ним посто­ян­ное обще­ние и связь и дол­гие заботы о нем.

—Совер­шен­но вер­но.

—Но ведь телес­ное, друг, надо пред­став­лять себе плот­ным, тяже­лым, зем­ле­об­раз­ным, види­мым. Ясно, что душа, сме­шан­ная с телес­ным, тяже­ле­ет, и эта тяжесть сно­ва тянет ее в види­мый мир³⁰. В стра­хе перед без­вид­ным, перед тем, что назы­ва­ют Аидом, dона бро­дит сре­ди над­гро­бий и могил — там иной раз и заме­ча­ют похо­жие на тени при­зра­ки душ. Это при­зра­ки как раз таких душ, кото­рые рас­ста­лись с телом нечи­сты­ми; они при­част­ны зри­мо­му и пото­му откры­ва­ют­ся гла­зу.

—Да, Сократ, похо­же на то.

—Очень похо­же, Кебет. И конеч­но же это души не доб­рых, но дур­ных людей: они при­нуж­де­ны блуж­дать сре­ди могил, неся нака­за­ние за дур­ной образ жиз­ни в про­шлом, и так блуж­да­ют eдо той поры, пока при­стра­сти­ем к быв­ше­му сво­е­му спут­ни­ку — к телес­но­му — не будут вновь заклю­че­ны в око­вы тела. 31. Око­вы эти, веро­ят­но, вся­кий раз соот­вет­ст­ву­ют тем навы­кам, какие были при­об­ре­те­ны в про­шлой жиз­ни.

—О каких же навы­ках ты гово­ришь, Сократ?

—Ну, вот, напри­мер, кто пре­да­вал­ся чре­во­уго­дию, бес­пут­ству и пьян­ству, вме­сто того чтобы вся­че­ски их осте­ре­гать­ся, перей­дет, веро­ят­но, в поро­ду ослов 82или иных подоб­ных живот­ных. Как тебе кажет­ся?

—Это вполне веро­ят­но.

—А те, кто отда­вал пред­по­чте­ние неспра­вед­ли­во­сти, вла­сто­лю­бию и хищ­ни­че­ству, перей­дут в вол­ков, ястре­бов или кор­шу­нов. Или же мы с тобою решим, что такие души перей­дут в иные какие-нибудь тела?

—Что ты! — ска­зал Кебет. — Конеч­но, в эти, кото­рые ты назвал.

—Тогда, по-мое­му, уже ясно, что и всем осталь­ным пред­на­зна­че­ны места, соот­вет­ст­ву­ю­щие их глав­ной в жиз­ни забо­те.

—Да уж куда яснее!

—А самые счаст­ли­вые сре­ди них, ухо­дя­щие в самое луч­шее место, — это те, кто пре­успел в граж­дан­ской, bполез­ной для все­го наро­да доб­ро­де­те­ли: имя ей рас­суди­тель­ность и спра­вед­ли­вость, она рож­да­ет­ся из повсе­днев­ных обы­ча­ев и заня­тий, без уча­стия фило­со­фии и ума.

—Чем же они такие счаст­ли­вые?

—Да они, веро­ят­но, сно­ва ока­жут­ся в общи­тель­ной и смир­ной поро­де, сре­ди пчел, или, может быть, ос, или мура­вьев, а не то и вер­нут­ся к чело­ве­че­ско­му роду, и из них про­изой­дут воз­держ­ные люди.

—Да, похо­же на то.

32. — Но в род богов не поз­во­ле­но перей­ти нико­му, кто не был фило­со­фом и не очи­стил­ся до кон­ца, — cнико­му, кто не стре­мил­ся к позна­нию. Пото­му-то, милые мои Сим­мий и Кебет, истин­ные фило­со­фы гонят от себя все жела­ния тела, кре­пят­ся и ни за что им не усту­па­ют, не боясь разо­ре­ния и бед­но­сти в отли­чие от боль­шин­ства, кото­рое коры­сто­лю­би­во, и, хотя они в отли­чие от вла­сто­лю­би­вых и често­лю­би­вых не стра­шат­ся бес­че­стия и бес­сла­вия, достав­ля­е­мых дур­ною жиз­нью, они от жела­ний воз­дер­жи­ва­ют­ся.

—Так ведь иное было бы и недо­стой­но их, Сократ! — вос­клик­нул Кебет.

—Да, недо­стой­но, dкля­нусь Зев­сом. Кто забо­тит­ся о сво­ей душе, а не холит тело, тот рас­ста­ет­ся со все­ми эти­ми жела­ни­я­ми. Осталь­ные идут, сами не зная куда, а они сле­ду­ют сво­им путем: в уве­рен­но­сти, что нель­зя пере­чить фило­со­фии и про­ти­вить­ся осво­бож­де­нию и очи­ще­нию, кото­рые она несет, они идут за ней, куда бы она ни пове­ла.

33. — Как это, Сократ?

—Сей­час объ­яс­ню. Тем, кто стре­мит­ся к позна­нию, хоро­шо извест­но вот что: когда фило­со­фия при­ни­ма­ет под опе­ку их душу, душа туго-нату­го eсвя­за­на в теле и при­леп­ле­на к нему, она вынуж­де­на рас­смат­ри­вать и пости­гать сущее не сама по себе, но через тело, слов­но бы через решет­ки тюрь­мы, и погря­за­ет в глу­бо­чай­шем неве­же­стве. Видит фило­со­фия и всю гроз­ную силу этой тюрь­мы: под­чи­ня­ясь стра­стям, узник сам 83креп­че любо­го блю­сти­те­ля кара­у­лит соб­ст­вен­ную тем­ни­цу. Да, стре­мя­щим­ся к позна­нию извест­но, в каком поло­же­нии быва­ет их душа, когда фило­со­фия берет ее под свое покро­ви­тель­ство и с тихи­ми уве­ща­ни­я­ми при­ни­ма­ет­ся осво­бож­дать, выяв­ляя, до какой сте­пе­ни обман­чи­во зре­ние, обман­чив слух и осталь­ные чув­ства, убеж­дая отда­лять­ся от них, не поль­зо­вать­ся их служ­бою, насколь­ко это воз­мож­но, и сове­туя душе сосре­дото­чи­вать­ся и соби­рать­ся в себе самой, верить bтоль­ко себе, когда, сама в себе, она мыс­лит о том, что суще­ст­ву­ет само по себе, и не счи­тать истин­ным ниче­го из того, что она с помо­щью дру­го­го иссле­ду­ет из дру­гих вещей, ина­че гово­ря, из ощу­ти­мых и види­мых, ибо то, что видит душа, умо­по­сти­гае­мо и без­вид­но. Вот то осво­бож­де­ние, кото­ро­му не счи­та­ет нуж­ным про­ти­вить­ся душа истин­но­го фило­со­фа, и пото­му она бежит от радо­стей, жела­ний, печа­лей и стра­хов, насколь­ко это в ее силах, пони­мая, что, если кто силь­но обра­до­ван, или опе­ча­лен, или испу­ган, или охва­чен силь­ным жела­ни­ем, он тер­пит не толь­ко обыч­ное зло, како­го и мог бы ожидать, — напри­мер, заболе­ва­ет или про­ма­ты­ва­ет­ся, cпота­кая сво­им стра­стям, — но и самое вели­кое, самое край­нее из всех зол и даже не отда­ет себе в этом отче­та.

—Какое же это зло, Сократ? — спро­сил Кебет.

—А вот какое: нет чело­ве­ка, чья душа, испы­ты­вая силь­ную радость или силь­ную печаль, не счи­та­ла бы то, чем вызва­но такое ее состо­я­ние, пре­дель­но ясным и пре­дель­но под­лин­ным, хотя это и не так. Ты, я думаю, со мною согла­сишь­ся, что в первую оче­редь это отно­сит­ся к вещам види­мым.

d— Охот­но согла­шусь.

—А согла­сишь­ся ли ты, что имен­но в таком состо­я­нии тело ско­вы­ва­ет душу осо­бен­но креп­ко?

—То есть как?

—А вот как: у любой радо­сти или печа­ли есть как бы гвоздь, кото­рым она при­гвож­да­ет душу к телу, прон­за­ет ее и дела­ет как бы телес­ною, застав­ляя при­ни­мать за исти­ну все, что ска­жет тело. А разде­ляя пред­став­ле­ния и вку­сы тела, душа, мне кажет­ся, неиз­беж­но пере­ни­ма­ет его пра­ви­ла и при­выч­ки, и уже нико­гда не прий­ти ей в Аид чистою — она все­гда отхо­дит, обре­ме­нен­ная телом, и пото­му вско­ре вновь попа­да­ет в иное тело и, eточ­но посе­ян­ное зер­но, пус­ка­ет рост­ки. Так она лиша­ет­ся сво­ей доли в обще­нии с боже­ст­вен­ным, чистым и еди­но­об­раз­ным.

—Вер­но, Сократ, совер­шен­но вер­но, — ска­зал Кебет.

34. — По этим как раз при­чи­нам, Кебет, воз­держ­ны и муже­ст­вен­ны те, кто достой­ным обра­зом стре­мит­ся к позна­нию, а вовсе не по тем, о кото­рых любит 84гово­рить боль­шин­ство. Или, может, ты ино­го мне­ния?

—Нет, что ты!

—Да, душа фило­со­фа рас­суж­да­ет при­мер­но так, как мы гово­ри­ли, и не дума­ет, буд­то дело фило­со­фии — осво­бож­дать ее, а она, когда это дело сде­ла­но, может сно­ва пре­дать­ся радо­стям и печа­лям и надеть преж­ние око­вы, напо­до­бие Пене­ло­пы, без кон­ца рас­пус­каю­щей свою ткань³¹. Вно­ся во все успо­ко­е­ние, сле­дуя разу­му и посто­ян­но в нем пре­бы­вая, созер­цая истин­ное, боже­ст­вен­ное и непре­лож­ное и в нем обре­тая для себя пищу, bдуша пола­га­ет, что так имен­но до́лжно жить, пока она жива, а после смер­ти отой­ти к тому, что ей срод­ни, и навсе­гда изба­вить­ся от чело­ве­че­ских бед­ст­вий. Бла­го­да­ря такой пище и в завер­ше­ние такой жиз­ни, Сим­мий и Кебет, ей неза­чем боять­ся ниче­го дур­но­го, неза­чем тре­во­жить­ся, как бы при рас­ста­ва­нии с телом она не рас­па­лась, не рас­се­я­лась по вет­ру, не умча­лась неве­до­мо куда, чтобы уже нигде боль­ше и никак не суще­ст­во­вать.

35. После этих слов Сокра­та насту­пи­ло дол­гое cмол­ча­ние. Вид­но было, что и сам он раз­мыш­ля­ет над толь­ко что ска­зан­ным, и боль­шин­ство из нас тоже. Потом Кебет и Сим­мий о чем-то корот­ко пере­мол­ви­лись друг с дру­гом. Сократ при­ме­тил это и спро­сил:

—Что такое? Вы, вер­но, счи­та­е­те, что ска­зан­но­го недо­ста­точ­но? Да, прав­да, оста­ет­ся еще нема­ло сомни­тель­ных и сла­бых мест, если про­смот­реть все от нача­ла до кон­ца с нуж­ным вни­ма­ни­ем. Конеч­но, если у вас на уме что-нибудь дру­гое, я мол­чу. Но если вы в затруд­не­нии из-за это­го, не стес­няй­тесь, открой­те свои сооб­ра­же­ния, если они кажут­ся вам более убеди­тель­ны­ми, нако­нец, при­ми­те в свой раз­го­вор и dменя, если нахо­ди­те, что с моею помо­щью дело пой­дет луч­ше.

На это Сим­мий ото­звал­ся так:

—Я ска­жу тебе, Сократ, все как есть. Мы уже дав­но оба в сму­ще­нии и всё толь­ко под­тал­ки­ва­ем друг дру­га, чтобы тебя спро­сить, пото­му что очень хотим услы­шать, что ты отве­тишь, да боим­ся при­чи­нить тебе огор­че­ние — как бы наши вопро­сы не были тебе в тягость из-за нынеш­ней беды.

Сократ слег­ка улыб­нул­ся и ска­зал:

—Ах, eСим­мий, Сим­мий! До чего же труд­но было бы мне убедить чужих людей, что я совсем не счи­таю бедою нынеш­нюю свою участь, если даже вас я не могу в этом убедить и вы опа­са­е­тесь, буд­то сего­дня я рас­по­ло­жен мрач­нее, чем рань­ше, в тече­ние всей жиз­ни! Вам, вер­но, кажет­ся, что даром про­ри­ца­ния я усту­паю лебедям, кото­рые, как почу­ют близ­кую смерть, заво­дят песнь такую гром­кую и пре­крас­ную, 85какой нико­гда еще не пева­ли: они лику­ют отто­го, что ско­ро отой­дут к богу, кото­ро­му слу­жат. А люди из-за соб­ст­вен­но­го стра­ха перед смер­тью воз­во­дят напрас­ли­ну и на лебедей, утвер­ждая, что они яко­бы опла­ки­ва­ют свою смерть и что скорбь вдох­нов­ля­ет их на пред­смерт­ную песнь. Им и невдо­мек, этим людям, что ни одна пти­ца не поет, когда стра­да­ет от голо­да, или холо­да, или иной какой нуж­ды, — даже соло­вей, даже ласточ­ка или удод, хотя про них и рас­ска­зы­ва­ют, буд­то они поют, опла­ки­вая свое горе³². Но, по-мое­му, это выдум­ка — и про них, и проbлебедей. Лебеди при­над­ле­жат Апол­ло­ну³³, и пото­му — вещие пти­цы — они про­видят бла­га, ожидаю­щие их в Аиде, и поют, и раду­ют­ся в этот послед­ний свой день, как нико­гда преж­де. Но я и себя, вме­сте с лебедя­ми, счи­таю рабом того же гос­по­ди­на и слу­жи­те­лем того же бога³⁴, я верю, что и меня мой вла­ды­ка наде­лил даром про­ро­че­ства не хуже, чем лебедей, и не силь­нее, чем они, горюю, рас­ста­ва­ясь с жиз­нью. Так что вы може­те гово­рить и спра­ши­вать о чем хоти­те, пока вам не пре­пят­ст­ву­ют Один­на­дцать, постав­лен­ные cафи­ня­на­ми.

—Что ж, пре­крас­но, — начал Сим­мий, — в таком, слу­чае и я объ­яс­ню тебе, в чем мои затруд­не­ния, и Кебет не скро­ет, что из ска­зан­но­го сего­дня кажет­ся ему непри­ем­ле­мым. Мне дума­ет­ся, Сократ, — как, впро­чем, может быть, и тебе само­му, — что при­об­ре­сти точ­ное зна­ние о подоб­ных вещах в этой жиз­ни либо невоз­мож­но, либо до край­но­сти труд­но, но в то же вре­мя было бы позор­ным мало­ду­ши­ем не испы­тать и не про­ве­рить все­ми спо­со­ба­ми суще­ст­ву­ю­щие на этот счет взгляды и отсту­пить­ся, пока воз­мож­но­сти для иссле­до­ва­ния не исчер­па­ны до кон­ца. Зна­чит, нуж­но достиг­нуть одно­го из двух: узнать исти­ну от дру­гих или отыс­кать ее само­му, либо же, если ни пер­вое, ни вто­рое невоз­мож­но, при­нять dсамое луч­шее и самое надеж­ное из чело­ве­че­ских уче­ний и на нем, точ­но на плоту, попы­тать­ся пере­плыть через жизнь, если уже не удаст­ся пере­пра­вить­ся на более устой­чи­вом и надеж­ном судне — на каком-нибудь боже­ст­вен­ном уче­нии. Поэто­му я теперь набе­русь сме­ло­сти и задам свой вопрос, тем более что ты и сам велишь: я не хочу потом уко­рять себя за то, что теперь про­мол­чал. Да, Сократ, я и сам раз­мыш­ляю над тво­и­ми сло­ва­ми, и вме­сте с ним, с Кебе­том, и мне кажет­ся, они не вполне убеди­тель­ны.

36. eА Сократ на это:

—Может быть, тебе и пра­виль­но кажет­ся, друг, но толь­ко ска­жи, в чем имен­но «не вполне»?

—А вот в чем, на мой взгляд: то же самое рас­суж­де­ние мож­но при­ме­нить к лире, к ее стру­нам и гар­мо­нии³⁵. И вер­но, в настро­ен­ной лире гар­мо­ния — это нечто невиди­мое, бес­те­лес­ное, пре­крас­ное и 86боже­ст­вен­ное, а сама лира и стру­ны — тела, то есть нечто телес­ное, слож­ное, зем­ное и срод­ное смерт­но­му. Пред­ставь себе теперь, что лиру раз­би­ли или же поре­за­ли и порва­ли стру­ны, — при­во­дя те же дово­ды, какие при­во­дишь ты, кто-нибудь будет упор­но дока­зы­вать, что гар­мо­ния не раз­ру­ши­лась и долж­на по-преж­не­му суще­ст­во­вать. Быть того не может, ска­жет такой чело­век, чтобы лира с разо­рван­ны­ми стру­на­ми и сами стру­ны — вещи смерт­ной при­ро­ды — все еще суще­ст­во­ва­ли, а гар­мо­ния, bсрод­ная и близ­кая боже­ст­вен­но­му и бес­смерт­но­му, погиб­ла, уни­что­жив­шись рань­ше, чем смерт­ное. Нет, гар­мо­ния непре­мен­но долж­на суще­ст­во­вать, и преж­де истле­ют без остат­ка дере­во и жилы струн, чем пре­тер­пит что-нибудь худое гар­мо­ния. И пра­во же, Сократ, я думаю, ты и сам отлич­но созна­ешь, что наи­бо­лее частый взгляд на душу таков³⁶: если наше тело свя­зы­ва­ют и дер­жат в натя­же­нии теп­ло, холод, сухость, влаж­ность и неко­то­рые иные, подоб­ные им, [нача­ла], cто душа наша есть соче­та­ние и гар­мо­ния этих [начал], когда они хоро­шо и сораз­мер­но сме­ша­ны друг с дру­гом. И если душа — это дей­ст­ви­тель­но сво­его рода гар­мо­ния, зна­чит, когда тело чрез­мер­но сла­бе­ет или, напро­тив, чрез­мер­но напря­га­ет­ся — из-за болез­ни или иной какой напа­сти, — душа при всей сво­ей боже­ст­вен­но­сти долж­на немед­лен­но раз­ру­шить­ся, как раз­ру­ша­ет­ся любая гар­мо­ния, будь то зву­ков или же любых тво­ре­ний худож­ни­ков; а телес­ные остан­ки могут сохра­нять­ся dдол­гое вре­мя, пока их не уни­что­жит огонь или тле­ние. Пожа­луй­ста, поду­май, как нам отве­чать на этот довод, если кто будет наста­и­вать, что душа есть соче­та­ние телес­ных качеств и пото­му в том, что мы назы­ваем смер­тью, гибнет пер­вою.

37. Сократ, по все­гдаш­ней сво­ей при­выч­ке, обвел собрав­ших­ся взглядом, улыб­нул­ся и ска­зал:

—Сим­мий гово­рит дело. Если кто из вас наход­чи­вее мое­го, пусть отве­ча­ет. Кажет­ся, Сим­мий мет­ко под­дел [наше] рас­суж­де­ние. И все-таки, на мой взгляд, eпреж­де чем отве­чать, нуж­но спер­ва выслу­шать еще Кебе­та, — в чем упре­ка­ет [наши] дово­ды он, а мы тем вре­ме­нем поду­ма­ем, что нам ска­зать. И тогда уже, выслу­шав обо­их, мы либо усту­пим им, если выяс­нит­ся, что они поют в лад, а если нет — будем отста­и­вать свое дока­за­тель­ство. Ну, Кебет, теперь твой черед: гово­ри, что тебя сму­ща­ет.

—Да, Сократ, я ска­жу, — ото­звал­ся Кебет. — Мне кажет­ся, [наше] дока­за­тель­ство не сдви­ну­лось с места, и упрек, что мы дела­ли ему рань­ше, 87мож­но повто­рить и теперь. Что наша душа суще­ст­во­ва­ла и до того, как вопло­ти­лась в этом обра­зе, дока­за­но — я не отри­цаю — очень тон­ко и, смею ска­зать, очень убеди­тель­но. Но что она и после нашей смер­ти про­дол­жа­ет где-то суще­ст­во­вать, это мне пред­став­ля­ет­ся дале­ко не столь убеди­тель­ным. Прав­да, я не разде­ляю воз­ра­же­ния Сим­мия, буд­то душа не силь­нее и не дол­го­веч­нее тела. Наобо­рот, сколь­ко я пони­маю, душа обла­да­ет огром­ным пре­иму­ще­ст­вом перед всем телес­ным. «Как же так? — спро­сят меня. — Откуда же тогда твои сомне­ния, если ты видишь, что после смер­ти чело­ве­ка даже более сла­бая его часть bпро­дол­жа­ет суще­ст­во­вать? Раз­ве тебе не кажет­ся, что более дол­го­веч­ная часть непре­мен­но долж­на сохра­нять­ся в цело­сти все это вре­мя?» Смот­ри, есть ли толк в том, что́ я на это отве­чаю. Есте­ствен­но, что и мне, как рань­ше Сим­мию, пона­до­бит­ся какое-нибудь упо­доб­ле­ние.

Так рас­суж­дать, на мой взгляд, при­мер­но то же самое, что при­ме­нить этот довод к умер­ше­му ста­ри­ку тка­чу и утвер­ждать, буд­то он не погиб, но где-то суще­ст­ву­ет, целый и невреди­мый, и в под­твер­жде­ние предъ­явить плащ, кото­рый ста­рик сам себе соткал: плащ-то ведь цел, ему ниче­го не сде­ла­лось, он невредим. А если кто усо­мнит­ся, тогда спро­сить, cчто дол­го­веч­нее, люди или пла­щи, кото­рые посто­ян­но в употреб­ле­нии, в нос­ке, и, услы­хав в ответ: «Разу­ме­ет­ся, люди», — счи­тать дока­зан­ным, что чело­век, соткав­ший этот плащ, без вся­ко­го сомне­ния, цел и невредим, раз не погиб­ла вещь менее дол­го­веч­ная.

Но я думаю, Сим­мий, что на самом-то деле все обсто­ит ина­че. Следи и ты за тем, что я гово­рю. Кто так рас­суж­да­ет, судит неле­по — это каж­до­му вид­но. Ведь наш ткач соткал и сно­сил мно­го эта­ких пла­щей и dпере­жил их все, за исклю­че­ни­ем, прав­да, одно­го, послед­не­го, но из это­го никак не сле­ду­ет, буд­то чело­век негод­нее или бес­силь­нее пла­ща.

То же самое упо­доб­ле­ние, по-мое­му, при­ме­ни­мо и к душе, свя­зан­ной с телом, и, кто гово­рит о душе и теле теми же самы­ми сло­ва­ми, что о тка­че и пла­ще, мне кажет­ся, гово­рит вер­но: он ска­жет, что душа дол­го­веч­нее, а тело сла­бее и крат­ковре­мен­нее; к это­му, одна­ко ж, он дол­жен при­ба­вить, что вся­кая душа сна­ши­ва­ет мно­го тел, в осо­бен­но­сти если живет мно­го лет: тело ведь изна­ши­ва­ет­ся и отми­ра­ет еще при жиз­ни чело­ве­ка, eи, ста­ло быть, душа бес­пре­рыв­но ткет нано­во, заме­няя сно­шен­ное. И когда душа поги­ба­ет, послед­няя одеж­да на ней непре­мен­но долж­на быть цела — она одна толь­ко и пере­жи­ва­ет душу. Лишь после гибе­ли души обна­ру­жи­ва­ет тело при­род­ную свою сла­бость и ско­ро истреб­ля­ет­ся тле­ни­ем. Зна­чит, при­няв наше дока­за­тель­ство, мы все еще не можем твер­до наде­ять­ся, что душа наша, когда мы умрем, 88будет где-то про­дол­жать свое суще­ст­во­ва­ние.

Мало того, ска­жут мне, допу­стим, мы сде­ла­ем сто­рон­ни­ку этих дово­дов еще бо́льшие уступ­ки, чем сде­лал ты, и согла­сим­ся, что душа суще­ст­ву­ет не толь­ко до наше­го рож­де­ния, но, что вполне воз­мож­но, неко­то­рые души суще­ст­ву­ют и после того, как мы умрем, и будут суще­ст­во­вать, и мно­го раз родят­ся, и сно­ва умрут: ведь душа по при­ро­де сво­ей настоль­ко силь­на, что спо­соб­на выне­сти мно­го рож­де­ний. Допу­стим, со всем этим мы согла­сим­ся, но не приз­на́ем, что душа не несет ника­ко­го ущер­ба в частых сво­их рож­де­ни­ях и не поги­ба­ет одна­жды совер­шен­но в какую-то из сво­их смер­тей, — bа никто не похва­ста­ет­ся, буд­то зна­ет хоть что-нибудь об этой послед­ней смер­ти и о раз­ру­ше­нии тела, несу­щем гибель душе, ибо такое ощу­ще­ние нико­му из нас не доступ­но. Раз это так, не сле­ду­ет нам выка­зы­вать отва­гу перед смер­тью; она про­сто без­рас­суд­на, такая отва­га, — ведь дока­зать, что душа совер­шен­но бес­смерт­на и неуни­что­жи­ма, мы не можем. А раз не можем, уми­раю­щий непре­мен­но будет боять­ся за свою душу, как бы, отде­ля­ясь от тела на этот раз, она не погиб­ла окон­ча­тель­но.

38. Выслу­шав Сим­мия и Кебе­та, мы cвсе помрач­не­ли. Потом мы при­зна­ва­лись друг дру­гу, что преж­ние дово­ды пол­но­стью нас убеди­ли, а тут мы сно­ва испы­ты­ва­ли заме­ша­тель­ство и были пол­ны недо­ве­рия не толь­ко к ска­зан­но­му преж­де, но и к тому, что нам еще пред­сто­я­ло услы­шать. Может быть, это мы никуда не год­ны и не спо­соб­ны ни о чем судить? Или же сам вопрос не допус­ка­ет ясно­го отве­та?

Эхе­крат. Кля­нусь бога­ми, Федон, я вас отлич­но пони­маю. Послу­шал я тебя, и вот что при­мер­но хочет­ся мне ска­зать dсамо­му себе: «Како­му же дока­за­тель­ству мы теперь пове­рим, если Сократ гово­рил так убеди­тель­но, и, одна­ко же, все его рас­суж­де­ния поко­леб­ле­ны!» До сих пор меня все­гда осо­бен­но при­вле­кал взгляд на душу как на сво­его рода гар­мо­нию. Когда об этом зашла речь, мне слов­но напом­ни­ли, что я дав­но дер­жусь тако­го мне­ния и сам, и теперь сно­ва, как бы с само­го нача­ла, мне до край­но­сти нуж­но какое-нибудь иное дока­за­тель­ство, кото­рое уве­рит меня, что душа не уми­ра­ет вме­сте с телом. Про­дол­жай, ради Зев­са! Как Сократ eвер­нул­ся к сво­е­му дока­за­тель­ству? И был ли он замет­но удру­чен — так же как и вы — или же, напро­тив, спо­кой­но помог ваше­му иссле­до­ва­нию? И вполне ли успеш­ной была его помощь или не вполне? Рас­ска­жи нам обо всем как мож­но точ­нее!

Федон. Зна­ешь, Эхе­крат, я часто вос­хи­щал­ся Сокра­том, но нико­гда не испы­ты­вал тако­го вос­хи­ще­ния, 89как в тот раз. Он нашел­ся, что отве­тить, но в этом нет еще, пожа­луй, ниче­го стран­но­го. Если я был вос­хи­щен сверх вся­кой меры, так это тем, во-пер­вых, с какой охотой, бла­го­же­ла­тель­но­стью и даже удо­воль­ст­ви­ем он встре­тил воз­ра­же­ния сво­их моло­дых собе­сед­ни­ков, далее, тем, как чут­ко под­ме­тил он наше уны­ние, вызван­ное их дово­да­ми, и, нако­нец, как пре­крас­но он нас исце­лил. Мы были точ­но вои­ны, спа­саю­щи­е­ся бег­ст­вом после пора­же­ния, а он обо­д­рил нас и повер­нул назад, чтобы вме­сте с ним и под его руко­во­ди­тель­ст­вом вни­ма­тель­но иссле­до­вать все сна­ча­ла.

Эхе­крат. Как же имен­но?

Федон. Сей­час объ­яс­ню. Слу­чи­лось так, что я bсидел спра­ва от Сокра­та, под­ле само­го ложа — на ска­ме­еч­ке — и пото­му гораздо ниже его. И вот, про­ведя рукой по моей голо­ве и при­гла­див воло­сы на шее — он часто играл мои­ми воло­са­ми, — Сократ про­мол­вил:

—Зав­тра, Федон, ты, вер­но, остри­жешь эти пре­крас­ные куд­ри?³⁷

—Боюсь, что так, Сократ, — отве­чал я.

—Не ста­нешь ты это­го делать, если послу­ша­ешь­ся меня.

—Отче­го же? — спро­сил я.

—Да отто­го, что еще сего­дня и я остри­гусь вме­сте с тобою, если наше дока­за­тель­ство скон­ча­ет­ся и мы не суме­ем его ожи­вить. cБудь я на тво­ем месте и ускольз­ни дока­за­тель­ство у меня из рук, я бы дал клят­ву, по при­ме­ру аргос­цев³⁸, не отра­щи­вать воло­сы до тех пор, пока не одер­жу победы в новом бою про­тив дово­дов Сим­мия и Кебе­та.

—Но ведь, как гово­рит­ся, про­тив дво­их даже Герак­лу не высто­ять, — воз­ра­зил я.

—Тогда клик­ни на помощь меня — я буду тво­им Иола­ем, пока день еще не погас.

—Конеч­но, клик­ну, толь­ко давай наобо­рот: я буду Иола­ем, а ты Герак­лом³⁹.

—Это все рав­но, — ска­зал Сократ. — 39. Но преж­де все­го давай осте­ре­жем­ся одной опас­но­сти.

—Какой опас­но­сти? — спро­сил я.

d— Чтобы нам не сде­лать­ся нена­вист­ни­ка­ми вся­ко­го сло­ва, как иные ста­но­вят­ся чело­ве­ко­не­на­вист­ни­ка­ми, ибо нет боль­шей беды, чем нена­висть к сло­ву⁴⁰. Рож­да­ет­ся она таким же точ­но обра­зом, как чело­ве­ко­не­на­вист­ни­че­ство. А им мы про­ни­ка­ем­ся, если спер­ва горя­чо и без вся­ко­го раз­бо­ра дове­ря­ем кому-нибудь и счи­та­ем его чело­ве­ком совер­шен­но чест­ным, здра­вым и надеж­ным, но в ско­ром вре­ме­ни обна­ру­жи­ва­ем, что он невер­ный, нена­деж­ный и еще того хуже. Кто испы­та­ет это неод­но­крат­но, и в осо­бен­но­сти по вине тех, кого счи­тал eсамы­ми близ­ки­ми дру­зья­ми, тот в кон­це кон­цов от частых обид нена­видит уже всех под­ряд и ни в ком не видит ниче­го здра­во­го и чест­но­го. Тебе, вер­но, слу­ча­лось заме­чать, как это быва­ет.

—Конеч­но, слу­ча­лось, — ска­зал я.

—Но раз­ве это не срам? — про­дол­жал Сократ. — Раз­ве не ясно, что мы при­сту­па­ем к людям, не вла­дея искус­ст­вом их рас­по­зна­вать? Ведь кто вла­де­ет этим искус­ст­вом по-насто­я­ще­му, тот рас­судит, что и очень хоро­ших 90и очень пло­хих людей немно­го, а посред­ст­вен­ных — без чис­ла.

—Как это? — спро­сил я.

—Так же точ­но, как очень малень­ких и очень боль­ших. Что встре­тишь реже, чем очень боль­шо­го или очень малень­ко­го чело­ве­ка или соба­ку и так далее? Или что-нибудь очень быст­рое или мед­лен­ное, без­образ­ное или пре­крас­ное, белое или чер­ное? Раз­ве ты не заме­чал, что во всех таких слу­ча­ях край­но­сти ред­ки и немно­го­чис­лен­ны, зато середи­на запол­не­на в изоби­лии?

—Конеч­но, заме­чал, — bска­зал я.

—И если бы устро­ить состя­за­ние в испор­чен­но­сти, то и пер­вей­ших него­дя­ев ока­за­лось бы совсем немно­го, не так ли?

—Похо­же, что так, — ска­зал я.

—Вот имен­но, — под­твер­дил он. — Но не в этом сход­ство меж­ду рас­суж­де­ни­я­ми и людь­ми — я сей­час про­сто сле­до­вал за тобою, куда ты вел, — а в том, что ино­гда мы пове­рим дока­за­тель­ству и приз­на́ем его истин­ным (хотя сами искус­ст­вом рас­суж­дать не вла­де­ем), а малое вре­мя спу­стя решим, что оно лож­но, — когда по заслу­гам, а когда и неза­слу­жен­но, и так не раз и не два. Осо­бен­но, как ты зна­ешь, это быва­ет с теми, кто cлюбит отыс­ки­вать дово­ды и за и про­тив чего бы то ни было: в кон­це кон­цов они начи­на­ют думать, буд­то ста­ли муд­рее всех на све­те и одни толь­ко постиг­ли, что нет ниче­го здра­во­го и надеж­но­го ни сре­ди вещей, ни сре­ди суж­де­ний, но что все реши­тель­но испы­ты­ва­ет при­ли­вы и отли­вы, точ­но воды Еври­па⁴¹, и ни на миг не оста­ет­ся на месте.

—Да, все, что ты ска­зал, — чистая прав­да.

—А когда так, Федон, было бы печаль­но, если бы, узнав истин­ное, надеж­ное и доступ­ное для пони­ма­ния дока­за­тель­ство, dа затем встре­тив­шись с дока­за­тель­ства­ми тако­го рода, что иной раз они пред­став­ля­ют­ся истин­ны­ми, а иной раз лож­ны­ми, мы ста­ли бы винить не себя самих и не свою неис­кус­ность, но от доса­ды охот­но сва­ли­ли бы соб­ст­вен­ную вину на дока­за­тель­ства и впредь, до кон­ца дней упор­но нена­виде­ли бы и поно­си­ли рас­суж­де­ния, лишив себя истин­но­го зна­ния бытия.

—Да, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал я, — это было бы очень печаль­но.

40. — Итак, — про­дол­жал он, — преж­де все­го охра­ним в себя от этой опас­но­сти eи не будем допус­кать мыс­ли, буд­то в рас­суж­де­ни­ях вооб­ще нет ниче­го здра­во­го, ско­рее будем счи­тать, что это мы сами еще недо­ста­точ­но здра­вы и надо муже­ст­вен­но искать пол­но­го здра­во­мыс­лия: тебе и осталь­ным — ради всей вашей даль­ней­шей жиз­ни, 91мне же — ради одной толь­ко смер­ти. Сей­час обсто­я­тель­ства скла­ды­ва­ют­ся так, что я рискую пока­зать­ся вам не фило­со­фом, а завзя­тым спор­щи­ком, а это уже свой­ство пол­ных невежд. Они, если воз­ни­ка­ет раз­но­гла­сие, не заботят­ся о том, как обсто­ит дело в дей­ст­ви­тель­но­сти; как бы вну­шить при­сут­ст­ву­ю­щим свое мне­ние — вот что у них на уме. В нынеш­них обсто­я­тель­ствах, мне кажет­ся, я отли­ча­юсь от них лишь тем, что не при­сут­ст­ву­ю­щих стрем­люсь убедить в право­те моих слов — раз­ве что меж­ду про­чим, — но само­го себя, bчтобы убедить­ся до кон­ца. Вот мой рас­чет, доро­гой друг, и погляди, какой свое­ко­рыст­ный рас­чет: если то, что я утвер­ждаю, ока­жет­ся исти­ной, хоро­шо, что я дер­жусь тако­го убеж­де­ния, а если для умер­ше­го нет уже ниче­го, я хотя бы не буду доку­чать при­сут­ст­ву­ю­щим сво­и­ми жало­ба­ми в эти пред­смерт­ные часы, и, нако­нец, глу­пая моя выдум­ка тоже не сохра­нит­ся сре­ди живых — это было бы нелад­но, — но вско­ре погибнет.

Вот как я изгото­вил­ся, Сим­мий и Кебет, чтобы при­сту­пить к дока­за­тель­ству. А вы cпослу­шай­тесь меня и помень­ше думай­те о Сокра­те, но глав­ным обра­зом — об истине; и если реши­те, что я гово­рю вер­но, согла­шай­тесь, а если нет — воз­ра­жай­те, как толь­ко смо­же­те. А не то смот­ри­те — я увле­кусь и вве­ду в обман разом и себя само­го, и вас, а потом исчез­ну, точ­но пче­ла, оста­вив­шая в ран­ке жало.

41. Одна­ко ж впе­ред! Рань­ше все­го напом­ни­те мне, что вы гово­ри­ли, — на слу­чай, если я что забыл. Сим­мий, если не оши­ба­юсь, был в сомне­нии и в стра­хе, как бы душа, хотя она и боже­ст­вен­нее и dпре­крас­нее тела, все же не погиб­ла пер­вою — по той при­чине, что она сво­его рода гар­мо­ния. А Кебет, мне кажет­ся, согла­ша­ет­ся со мною в том, что душа дол­го­веч­нее тела, но, по его мне­нию, никто не может быть уве­рен, что душа, после того как сме­нит и сно­сит мно­го тел, покидая послед­нее из них, не поги­ба­ет и сама; имен­но гибель души и есть, соб­ст­вен­но, смерть, пото­му что тело отми­ра­ет и гибнет непре­стан­но. Это или что дру­гое нуж­но нам рас­смот­реть, Кебет и Сим­мий?

eОба отве­ча­ли, что имен­но это.

—Ска­жи­те, — про­дол­жал Сократ, — вы отвер­га­е­те все преж­ние дово­ды цели­ком или же одни отвер­га­е­те, а дру­гие нет?

—Одни отвер­га­ем, — отве­ча­ли они, — дру­гие нет.

—А как насчет того утвер­жде­ния, что зна­ние — это при­по­ми­на­ние и что, если так, душа наша непре­мен­но долж­на 92была где-то суще­ст­во­вать, преж­де чем попа­ла в око­вы тела?

—Я, — про­мол­вил Кебет, — и тогда нашел это утвер­жде­ние на ред­кость убеди­тель­ным, и сей­час ни в коем слу­чае не хочу от него отка­зы­вать­ся.

—И я так счи­таю, — ска­зал Сим­мий, — и был бы очень изум­лен, если бы мое мне­ние вдруг пере­ме­ни­лось.

Тогда Сократ:

—А меж­ду тем, друг-фива­нец, тебе при­дет­ся его пере­ме­нить, если ты оста­нешь­ся при мыс­ли, что гар­мо­ния — это нечто состав­ное, а душа — сво­его рода гар­мо­ния, сла­гаю­ща­я­ся из натя­же­ния телес­ных начал. bВедь ты едва ли и сам допу­стишь, что гар­мо­ния сло­жи­лась и суще­ст­во­ва­ла преж­де, неже­ли то, из чего ей пред­сто­я­ло сло­жить­ся. Или все-таки допу­стишь?

—Нико­гда, Сократ! — вос­клик­нул Сим­мий.

—Но ты видишь, что имен­но это ты неча­ян­но и утвер­жда­ешь? Ведь ты гово­ришь, что душа суще­ст­ву­ет до того, как вопло­тит­ся в чело­ве­че­ском обра­зе, а зна­чит, она суще­ст­ву­ет, сло­жив­шись из того, что еще не суще­ст­ву­ет. Ведь гар­мо­ния совсем непо­хо­жа на то, чему ты упо­доб­ля­ешь ее сей­час: наобо­рот, спер­ва рож­да­ет­ся лира, и стру­ны, и cзву­ки, пока еще негар­мо­нич­ные, и лишь послед­ней воз­ни­ка­ет гар­мо­ния и пер­вой раз­ру­ша­ет­ся. Как же этот новый твой довод будет зву­чать в лад с преж­ним?

—Никак не будет, — отве­чал Сим­мий.

—А ведь если како­му дово­ду и сле­ду­ет зву­чать строй­но и в лад, так уж тому, кото­рый каса­ет­ся гар­мо­нии.

—Да, конеч­но, — согла­сил­ся Сим­мий.

—А у тебя не выхо­дит в лад, — ска­зал Сократ. — Так что гляди, какой из двух дово­дов ты выби­ра­ешь: что зна­ние — это при­по­ми­на­ние⁴² или что душа — гар­мо­ния.

—Пер­вый, Сократ, несо­мнен­но, пер­вый. Вто­рой я усво­ил без дока­за­тель­ства, соблаз­нен­ный его прав­до­по­до­би­ем dи изя­ще­ст­вом, то есть так же, как обыч­но при­ни­ма­ет его боль­шин­ство людей. Но я пре­крас­но знаю, что дово­ды, дока­зы­ваю­щие свою правоту через прав­до­по­до­бие, — это пусто­хва­лы, и, если не быть насто­ро­же, они обма­нут тебя самым жесто­ким обра­зом. Так слу­ча­ет­ся и в гео­мет­рии, и во всем про­чем. Иное дело — довод о при­по­ми­на­нии и зна­нии: он стро­ит­ся на таком осно­ва­нии, кото­рое заслу­жи­ва­ет дове­рия. Сколь­ко я пом­ню, мы гово­ри­ли, что душа суще­ст­ву­ет до пере­хо­да сво­его в тело с такой же необ­хо­ди­мо­стью, с какою ей при­над­ле­жит сущ­ность, име­ну­е­мая eбыти­ем. Это осно­ва­ние я при­ни­маю как вер­ное и доста­точ­ное и нима­ло в нем не сомне­ва­юсь. А если так, я, по-види­мо­му, не дол­жен при­зна­вать, что душа есть гар­мо­ния, кем бы этот взгляд ни выска­зы­вал­ся — мною или еще кем-нибудь.

42. — Ну, так и что же, Сим­мий? Как тебе кажет­ся, может ли гар­мо­ния или любое дру­гое соче­та­ние про­явить себя как-то ина­че, 93чем состав­ные части, из кото­рых оно скла­ды­ва­ет­ся?

—Никак не может.

—Ста­ло быть, как я думаю, ни дей­ст­во­вать само, ни испы­ты­вать воздей­ст­вие как-нибудь ина­че, чем они?

Сим­мий согла­сил­ся.

—И зна­чит, гар­мо­ния не может руко­во­дить сво­и­ми состав­ны­ми частя­ми, наобо­рот, она долж­на сле­до­вать за ними?

Сим­мий под­твер­дил.

—И уж подав­но ей и не дви­нуть­ся, и не про­зву­чать вопре­ки состав­ным частям, одним сло­вом, ника­ко­го про­ти­во­дей­ст­вия им не ока­зать?

—Да, ни малей­ше­го.

—Пой­дем даль­ше. Вся­кая гар­мо­ния по при­ро­де сво­ей тако­ва, како­ва настрой­ка?

—Не пони­маю тебя.

—Ну, а если настрой­ка луч­ше, пол­нее — bдопу­стим, что такое воз­мож­но, — то и гар­мо­ния была бы гар­мо­ни­ей в боль­шей мере, а если хуже и менее пол­но, то в мень­шей мере.

—Совер­шен­но вер­но.

—А к душе это при­ло­жи­мо, так чтобы хоть нена­мно­го одна душа была луч­ше, пол­нее дру­гой или хуже, сла­бее имен­но как душа?

—Никак не при­ло­жи­мо!

—Про­дол­жим, ради Зев­са. Про душу гово­рят, что одна обла­да­ет умом и доб­ро­де­те­лью и пото­му хоро­ша, а дру­гая без­рас­суд­на, пороч­на и пото­му дур­на. Вер­но так гово­рит­ся или cневер­но?

—Да, вер­но.

—А если душу счи­тать гар­мо­ни­ей, как нам обо­зна­чить то, что содер­жит­ся в душах — доб­ро­де­тель и пороч­ность? Назо­вем первую еще одной гар­мо­ни­ей, а вто­рую дис­гар­мо­ни­ей? И про хоро­шую душу ска­жем, что она гар­мо­нич­на и, будучи сама гар­мо­ни­ей, несет в себе еще одну гар­мо­нию, а про дру­гую — что она и сама негар­мо­нич­на, и дру­гой гар­мо­нии не содер­жит?

—Я, пра­во, не знаю, как отве­чать, — про­мол­вил Сим­мий. — Одна­ко же ясно: раз мы так пред­по­ло­жи­ли, то и ска­жем что-нибудь вро­де это­го.

—Но ведь мы уже при­зна­ли, — про­дол­жал Сократ, — dчто ни одна душа не может быть более или менее душою, чем дру­гая, а это озна­ча­ет при­знать, что одна гар­мо­ния не может быть более, пол­нее или же менее, сла­бее гар­мо­ни­ей, чем дру­гая. Так?

—Имен­но так.

—А что не есть гар­мо­ния более или менее, то не долж­но быть и настро­е­но более или менее. Вер­но?

—Вер­но.

—А что не настро­е­но более или менее, будет ли это при­част­но гар­мо­нии в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни, неже­ли что-то иное, или оди­на­ко­во?

—Оди­на­ко­во.

—Зна­чит, душа, раз она все­гда оста­ет­ся самой собою и не быва­ет ни более ни менее eдушою, чем дру­гая душа, не быва­ет и настро­ен­ной в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни?

—Да, не быва­ет.

—И если так, [одна душа] не может быть при­част­на гар­мо­нии или дис­гар­мо­нии более пол­но, [чем дру­гая]?

—Выхо­дит, что нет.

—Но повто­ряю, если так, может ли одна душа ока­зать­ся при­част­ной пороч­но­сти или доб­ро­де­те­ли более пол­но, чем дру­гая? Ведь мы при­зна­ли, что пороч­ность — это дис­гар­мо­ния, доб­ро­де­тель же — гар­мо­ния.

—Никак не может.

—А еще вер­нее, пожа­луй, — если быть 94после­до­ва­тель­ны­ми — ни одна душа, Сим­мий, пороч­но­сти не при­част­на: ведь душа — это гар­мо­ния, а гар­мо­ния, вполне оста­ва­ясь самой собою, то есть гар­мо­ни­ей, нико­гда не будет при­част­на дис­гар­мо­нии.

—Да, конеч­но.

—И душа не будет при­част­на пороч­но­сти, посколь­ку она оста­ет­ся допо­д­лин­но душою.

—Мож­но ли сде­лать такой вывод из все­го, что было ска­за­но?

—Из наше­го рас­суж­де­ния сле­ду­ет, что все души всех живых существ оди­на­ко­во хоро­ши, коль ско­ро душам свой­ст­вен­но оста­вать­ся тем, что они есть, — душа­ми.

—Мне кажет­ся, что так, Сократ.

b— Но кажет­ся ли тебе это вер­ным? Кажет­ся ли тебе, что мы при­шли бы к тако­му выво­ду, будь наше исход­ное поло­же­ние — что душа это гар­мо­ния — вер­но?

—Ни в коем слу­чае!

—Пой­дем даль­ше, — про­дол­жал Сократ. — Что пра­вит всем в чело­ве­ке — душа, в осо­бен­но­сти если она разум­на, или что иное, как, по-тво­е­му?

—По-мое­му, душа.

43. — А пра­вит она, усту­пая состо­я­нию тела или про­ти­вясь ему? Я гово­рю вот о чем: если, напри­мер, у тебя жар и жаж­да, душа вле­чет тебя в дру­гую сто­ро­ну и не велит пить, если ты голо­ден — не велит есть, и в тыся­че дру­гих слу­ча­ев мы видим, как она дей­ст­ву­ет cвопре­ки телу. Так или не так?

—Имен­но так.

—Но раз­ве мы не согла­си­лись рань­ше, что душа, если это гар­мо­ния, все­гда поет в лад с тем, как натя­ну­ты, или отпу­ще­ны, или зву­чат, или как-то еще раз­ме­ще­ны и рас­по­ло­же­ны состав­ные части? Раз­ве мы не согла­си­лись, что душа сле­ду­ет за ними и нико­гда не власт­ву­ет?

—Да, — отве­чал Сим­мий, — согла­си­лись.

—Что же полу­ча­ет­ся? Ведь мы убеж­да­ем­ся, что она дей­ст­ву­ет как раз наобо­рот — власт­ву­ет над всем тем, из чего, как уве­ря­ют, она состо­ит, dпро­ти­вит­ся ему чуть ли не во всем и в тече­ние всей жиз­ни все­ми сред­ства­ми под­чи­ня­ет сво­ей вла­сти и то суро­во и боль­но нака­зы­ва­ет, застав­ляя испол­нять пред­пи­са­ния вра­ча или учи­те­ля гим­на­сти­ки, то обна­ру­жи­ва­ет неко­то­рую снис­хо­ди­тель­ность, то гро­зит, то уве­ще­ва­ет, обра­ща­ясь к стра­стям, гнев­ным поры­вам и стра­хам слов­но бы со сто­ро­ны. Это несколь­ко напо­ми­на­ет те сти­хи Гоме­ра, где он гово­рит об Одис­сее:

В грудь он уда­рил себя и ска­зал раз­дра­жен­но­му серд­цу:
Серд­це, сми­рись; ты гнус­ней­шее вытер­петь силу име­ло…⁴³

eРаз­ве, по-тво­е­му, у него сло­жи­лись бы такие сти­хи, если бы он думал, что душа — это гар­мо­ния, что ею руко­во­дят состо­я­ния тела, а не наобо­рот — что она сама руко­во­дит и власт­ву­ет и что она гораздо боже­ст­вен­нее любой гар­мо­нии? Как тебе кажет­ся?

—Кля­нусь Зев­сом, Сократ, мне кажет­ся, что ты прав!

—Тогда, доро­гой мой, нам никак не годит­ся утвер­ждать, буд­то душа — сво­его рода гар­мо­ния: так мы, 95пожа­луй, разой­дем­ся и с боже­ст­вен­ным Гоме­ром, и с сами­ми собою.

—Вер­но, — под­твер­дил он.

44. — Вот и пре­крас­но, — ска­зал Сократ. — Фиван­скую Гар­мо­нию⁴⁴ мы как буд­то уми­ло­сти­ви­ли. Теперь оче­редь Кад­ма, Кебет. Как нам при­об­ре­сти его бла­го­склон­ность, каки­ми дово­да­ми?

—Мне кажет­ся, ты най­дешь как, — ото­звал­ся Кебет. — Во вся­ком слу­чае, твои воз­ра­же­ния про­тив гар­мо­нии меня про­сто вос­хи­ти­ли — настоль­ко они были неожидан­ны. Слу­шая Сим­мия, когда он гово­рил о сво­их затруд­не­ни­ях, я все думал: неуже­ли кто-нибудь суме­ет спра­вить­ся с bего дово­да­ми? И мне было до край­но­сти стран­но, когда он не выдер­жал и пер­во­го тво­е­го натис­ка. Так что я бы не уди­вил­ся, если бы та же участь постиг­ла и Кад­мо­вы дово­ды.

—Ах, милый ты мой, — ска­зал Сократ, — не надо гром­ких слов — как бы кто не испор­тил наше рас­суж­де­ние еще рань­ше, чем оно нача­лось. Впро­чем, об этом поза­бо­тит­ся боже­ство, а мы по-гоме­ров­ски вме­сте пой­дем⁴⁵ и посмот­рим, дело ли ты гово­ришь.

Что ты хочешь выяс­нить? Глав­ное, если я не оши­ба­юсь, вот что. Ты тре­бу­ешь дока­за­тель­ства, что душа наша неуни­что­жи­ма cи бес­смерт­на; в про­тив­ном слу­чае, гово­ришь ты, отва­га фило­со­фа, кото­ро­му пред­сто­ит уме­реть и кото­рый полон бод­ро­сти и спо­кой­ст­вия, пола­гая, что за моги­лою он най­дет бла­жен­ство, како­го не мог бы обре­сти, если бы про­жил свою жизнь ина­че, — его отва­га без­рас­суд­на и лише­на смыс­ла. Пусть мы обна­ру­жи­ли, что душа силь­на и бого­по­доб­на, что она суще­ст­во­ва­ла и до того, как мы роди­лись людь­ми, — все это, по-тво­е­му, свиде­тель­ст­ву­ет не о бес­смер­тии души, но лишь о том, что она дол­го­веч­на и уже суще­ст­во­ва­ла где-то в преж­ние вре­ме­на неиз­ме­ри­мо дол­го, мно­гое постиг­ла и мно­гое совер­ши­ла. Но к бес­смер­тию это ее нисколь­ко dне при­бли­жа­ет, напро­тив, самое все­ле­ние ее в чело­ве­че­ское тело было для души нача­лом гибе­ли, слов­но болезнь. Скор­бя про­во­дит она эту свою жизнь, чтобы под конец погиб­нуть в том, что зовет­ся смер­тью. И совер­шен­но без­раз­лич­но, утвер­жда­ешь ты, вой­дет ли она в тело раз или мно­го раз, по край­ней мере для наших опа­се­ний: если толь­ко чело­век не лишен рас­суд­ка, он непре­мен­но дол­жен опа­сать­ся — ведь он не зна­ет, бес­смерт­на ли душа, и не может это­го дока­зать.

Вот, сколь­ко eпом­нит­ся, то, что ты ска­зал, Кебет. Я повто­ряю это нароч­но, чтобы ниче­го не про­пу­стить и чтобы ты мог что-нибудь при­ба­вить или уба­вить, если поже­ла­ешь.

А Кебет в ответ:

—Нет, Сократ, сей­час я ниче­го не хочу ни убав­лять, ни при­бав­лять. Это все, что я ска­зал.

45. Сократ заду­мал­ся и надол­го умолк. Потом начал так:

—Не про­стую зада­чу задал ты, Кебет. Чтобы ее решить, нам при­дет­ся иссле­до­вать при­чи­ну рож­де­ния и раз­ру­ше­ния в целом. И если ты не про­тив, я рас­ска­жу тебе о том, что при­клю­чи­лось со мной во вре­мя тако­го иссле­до­ва­ния. 96Если что из это­го рас­ска­за пока­жет­ся тебе полез­ным, ты смо­жешь исполь­зо­вать это для под­креп­ле­ния тво­их взглядов.

—Конеч­но, я не про­тив, — отве­тил Кебет.

Аргу­мент чет­вер­тый: тео­рия души как эйдо­са жиз­ни

—Тогда послу­шай. В моло­дые годы, Кебет, у меня была насто­я­щая страсть к тому виду муд­ро­сти, кото­рый назы­ва­ют позна­ни­ем при­ро­ды. Мне пред­став­ля­лось чем-то воз­вы­шен­ным знать при­чи­ны каж­до­го явле­ния — поче­му что рож­да­ет­ся, поче­му поги­ба­ет и поче­му bсуще­ст­ву­ет. И я часто бро­сал­ся из край­но­сти в край­ность и вот како­го рода вопро­сы зада­вал себе в первую оче­редь: когда теп­лое и холод­ное вызы­ва­ют гни­е­ние, не тогда ли, как суди­ли неко­то­рые, обра­зу­ют­ся живые суще­ства?⁴⁶ Чем мы мыс­лим — кро­вью, возду­хом или огнем?⁴⁷ Или же ни тем, ни дру­гим и ни третьим, а это наш мозг вызы­ва­ет чув­ство слу­ха, и зре­ния, и обо­ня­ния, а из них воз­ни­ка­ют память и пред­став­ле­ние, а из памя­ти и пред­став­ле­ния, когда они при­об­ре­тут устой­чи­вость, воз­ни­ка­ет зна­ние?⁴⁸

Раз­мыш­лял я и cо гибе­ли все­го это­го, и о пере­ме­нах, кото­рые про­ис­хо­дят в небе и на Зем­ле, и все для того, чтобы в кон­це кон­цов счесть себя совер­шен­но непри­год­ным к тако­му иссле­до­ва­нию. Сей­час я при­ве­ду тебе доста­точ­но вес­кий довод. До тех пор я кое-что знал ясно — так каза­лось и мне само­му, и осталь­ным, — а теперь, из-за этих иссле­до­ва­ний, я окон­ча­тель­но ослеп и утра­тил даже то зна­ние, что имел преж­де, — напри­мер, сре­ди мно­го­го про­че­го пере­стал пони­мать, поче­му чело­век рас­тет. Преж­де я думал, что это каж­до­му ясно: чело­век рас­тет пото­му, что ест и dпьет. Мясо при­бав­ля­ет­ся к мясу, кости — к костям, и так же точ­но, по тому же пра­ви­лу, вся­кая часть [пищи] при­бав­ля­ет­ся к род­ст­вен­ной ей части чело­ве­че­ско­го тела и впо­след­ст­вии малая вели­чи­на ста­но­вит­ся боль­шою. Так мало­рос­лый чело­век дела­ет­ся круп­ным. Вот как я думал преж­де. Пра­виль­но, по-тво­е­му, или нет?

—По-мое­му, пра­виль­но, — ска­зал Кебет.

—Или еще. Если высо­кий чело­век, стоя рядом с низ­ко­рос­лым, ока­зы­вал­ся голо­вою eвыше, то ника­ких сомне­ний это у меня не вызы­ва­ло. И два коня рядом — тоже. Или еще нагляд­нее: десять мне каза­лось боль­ше вось­ми пото­му, что к вось­ми при­бав­ля­ет­ся два, а вещь в два лок­тя длин­нее вещи в один локоть пото­му, что пре­вос­хо­дит ее на поло­ви­ну соб­ст­вен­ной дли­ны.

—Ну, хоро­шо, а что ты дума­ешь обо всем этом теперь? — спро­сил Кебет.

—Теперь, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Сократ, — я далек от мыс­ли, буд­то знаю при­чи­ну хотя бы одной из этих вещей. Я не реша­юсь судить даже тогда, когда к еди­ни­це при­бав­ля­ют еди­ни­цу, — то ли еди­ни­ца, к кото­рой при­ба­ви­ли дру­гую, ста­ла дву­мя, то ли при­бав­ля­е­мая еди­ни­ца и 97та, к кото­рой при­бав­ля­ют, вме­сте ста­но­вят­ся дву­мя через при­бав­ле­ние одной к дру­гой. Пока каж­дая из них была отдель­но от дру­гой, каж­дая оста­ва­лась еди­ни­цей и двух тогда не суще­ст­во­ва­ло, но вот они сбли­зи­лись, и я спра­ши­ваю себя: в этом ли имен­но при­чи­на воз­ник­но­ве­ния двух — в том, что про­изо­шла встре­ча, вызван­ная вза­им­ным сбли­же­ни­ем? И если кто разде­ля­ет еди­ни­цу, я не могу боль­ше верить, что двой­ка появ­ля­ет­ся имен­но по этой при­чине через разде­ле­ние, ибо тогда при­чи­на будет как раз про­ти­во­по­лож­нойbпри­чине обра­зо­ва­ния двух: толь­ко что мы утвер­жда­ли, буд­то еди­ни­цы вза­им­но сбли­жа­ют­ся и при­бав­ля­ют­ся одна к дру­гой, а теперь гово­рим, что одна от дру­гой отде­ля­ет­ся и отни­ма­ет­ся! И я не могу уве­рить себя, буд­то пони­маю, поче­му и как воз­ни­ка­ет еди­ни­ца или что бы то ни было иное — поче­му оно воз­ни­ка­ет, гибнет или суще­ст­ву­ет. Коро­че гово­ря, этот спо­соб иссле­до­ва­ния мне реши­тель­но не нра­вит­ся, и я выби­раю себе наугад дру­гой.

46. Но одна­жды мне кто-то рас­ска­зал, как он вычи­тал в кни­ге Ана­к­са­го­ра, cчто все­му в мире сооб­ща­ет порядок и все­му слу­жит при­чи­ной Ум⁴⁹; и эта при­чи­на мне при­шлась по душе, я поду­мал, что это пре­крас­ный выход из затруд­не­ний, если все­му при­чи­на — Ум. Я решил, что если так, то Ум-устро­и­тель дол­жен устра­и­вать все наи­луч­шим обра­зом и вся­кую вещь поме­щать там, где ей все­го луч­ше нахо­дить­ся. И если кто жела­ет отыс­кать при­чи­ну, по кото­рой что-либо рож­да­ет­ся, гибнет или суще­ст­ву­ет, ему сле­ду­ет выяс­нить, как луч­ше все­го этой вещи суще­ст­во­вать, дей­ст­во­вать или самой испы­ты­вать какое-либо воздей­ст­вие. Исхо­дя из это­го dрас­суж­де­ния, чело­ве­ку не нуж­но иссле­до­вать ни в себе, ни в окру­жаю­щем ниче­го ино­го, кро­ме само­го луч­ше­го и само­го совер­шен­но­го. Конеч­но, он непре­мен­но дол­жен знать и худ­шее, ибо зна­ние луч­ше­го и зна­ние худ­ше­го — это одно и то же зна­ние. Рас­судив­ши так, я с удо­воль­ст­ви­ем думал, что нашел в Ана­к­са­го­ре учи­те­ля, кото­рый откро­ет мне при­чи­ну бытия, доступ­ную мое­му разу­му, и преж­де все­го рас­ска­жет, плос­кая ли Зем­ля или круг­лая, а eрас­ска­зав­ши, объ­яс­нит необ­хо­ди­мую при­чи­ну — сошлет­ся на самое луч­шее, утвер­ждая, что Зем­ле луч­ше все­го быть имен­но такой, а не какой-нибудь еще. И если он ска­жет, что Зем­ля нахо­дит­ся в цен­тре [мира], объ­яс­нит, поче­му ей луч­ше быть в цен­тре. 98Если он откро­ет мне все это, думал я, я готов не искать при­чи­ны ино­го рода. Да, я был готов спро­сить у него таким же обра­зом о Солн­це, Луне и звездах — о ско­ро­сти их дви­же­ния отно­си­тель­но друг дру­га, об их пово­ротах и обо всем осталь­ном, что с ними про­ис­хо­дит: каким спо­со­бом каж­дое из них дей­ст­ву­ет само или под­вер­га­ет­ся воздей­ст­вию. Я ни на миг не допус­кал мыс­ли, что, назвав­ши их устро­и­те­лем Ум, Ана­к­са­гор может вве­сти еще какую-то при­чи­ну поми­мо той, что им луч­ше все­го быть в таком поло­же­нии, в каком они и нахо­дят­ся. bЯ пола­гал, что, опре­де­лив при­чи­ну каж­до­го из них и всех вме­сте, он затем объ­яс­нит, что́ все­го луч­ше для каж­до­го и в чем их общее бла­го. И эту свою надеж­ду я не отдал бы ни за что! С вели­чай­шим рве­ни­ем при­нял­ся я за кни­ги Ана­к­са­го­ра, чтобы поско­рее их про­честь и поско­рее узнать, что же все­го луч­ше и что хуже.

47. Но с вер­ши­ны изу­ми­тель­ной этой надеж­ды, друг Кебет, я стрем­глав поле­тел вниз, когда, про­дол­жая читать, увидел, что Ум у него оста­ет­ся без вся­ко­го при­ме­не­ния⁵⁰ cи что порядок вещей вооб­ще не воз­во­дит­ся ни к каким при­чи­нам, но при­пи­сы­ва­ет­ся — совер­шен­но неле­по — возду­ху, эфи­ру, воде и мно­го­му ино­му. На мой взгляд, это все рав­но, как если бы кто спер­ва объ­явил, что все­ми сво­и­ми дей­ст­ви­я­ми Сократ обя­зан Уму, а потом, при­няв­шись объ­яс­нять при­чи­ны каж­до­го из них в отдель­но­сти, ска­зал:«Сократ сей­час сидит здесь пото­му, что его тело состо­ит из костей и сухо­жи­лий и кости твер­дые и отде­ле­ны одна от дру­гой сочле­не­ни­я­ми, а сухо­жи­лияdмогут натя­ги­вать­ся и рас­слаб­лять­ся и окру­жа­ют кости — вме­сте с мясом и кожею, кото­рая все охва­ты­ва­ет. И так как кости сво­бод­но ходят в сво­их суста­вах, сухо­жи­лия, рас­тя­ги­ва­ясь и напря­га­ясь, поз­во­ля­ют Сокра­ту сги­бать ноги и руки. Вот по этой-то при­чине он и сидит теперь здесь, согнув­шись». И для беседы нашей мож­но най­ти сход­ные при­чи­ны — голос, воздух, слух и тыся­чи иных того же рода, eпре­не­брег­ши истин­ны­ми при­чи­на­ми — тем, что, раз уж афи­няне почли за луч­шее меня осудить, я в свою оче­редь счел за луч­шее сидеть здесь, счел более спра­вед­ли­вым остать­ся на месте и поне­сти то нака­за­ние, какое они назна­чат. 99Да, кля­нусь соба­кой, эти жилы и эти кости уже дав­но, я думаю, были бы где-нибудь в Мега­рах или в Бео­тии⁵¹, увле­чен­ные лож­ным мне­ни­ем о луч­шем, если бы я не при­знал более спра­вед­ли­вым и более пре­крас­ным не бежать и не скры­вать­ся, но при­нять любое нака­за­ние, какое бы ни назна­чи­ло мне государ­ство.

Нет, назы­вать подоб­ные вещи при­чи­на­ми — пол­ная бес­смыс­ли­ца. Если бы кто гово­рил, что без все­го это­го — без костей, сухо­жи­лий и все­го про­че­го, чем я вла­дею, — я бы не мог делать то, что счи­таю нуж­ным, он гово­рил бы вер­но. Но утвер­ждать, буд­то они при­чи­на все­му, что я делаю, bи в то же вре­мя что в дан­ном слу­чае я пови­ну­юсь Уму, а не сам изби­раю наи­луч­ший образ дей­ст­вий, было бы крайне необ­ду­ман­но. Это зна­чит не раз­ли­чать меж­ду истин­ной при­чи­ной и тем, без чего при­чи­на не мог­ла бы быть при­чи­ною. Это послед­нее тол­па, как бы ощу­пью шаря в потем­ках, назы­ва­ет при­чи­ной — чуж­дым, как мне кажет­ся, име­нем. И вот послед­ст­вия: один изо­бра­жа­ет Зем­лю недвиж­но поко­я­щей­ся под небом и окру­жен­ною неким вих­рем⁵², для дру­го­го она что-то вро­де мел­ко­го коры­та, под­дер­жи­вае­мо­го осно­ва­ни­ем из возду­ха, но силы, кото­рая cнаи­луч­шим обра­зом устро­и­ла все так, как оно есть сей­час, — этой силы они не ищут и даже не пред­по­ла­га­ют за нею вели­кой боже­ст­вен­ной мощи. Они наде­ют­ся в один пре­крас­ный день изо­бре­сти Атлан­та, еще более мощ­но­го и бес­смерт­но­го, спо­соб­но­го еще твер­же удер­жи­вать все на себе⁵³, и нисколь­ко не пред­по­ла­га­ют, что в дей­ст­ви­тель­но­сти все свя­зу­ет­ся и удер­жи­ва­ет­ся бла­гим и долж­ным. А я с вели­чай­шей охотою пошел бы в уче­ние к кому угод­но, лишь бы узнать и понять такую при­чи­ну. Но она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее отыс­кать, и от дру­гих ниче­му не смог научить­ся, и тогда в поис­ках при­чи­ны я dсно­ва пустил­ся в пла­ва­ние. Хочешь, я рас­ска­жу тебе, Кебет, о моих ста­ра­ни­ях?

—Очень хочу! — отве­чал Кебет.

48. — После того, — про­дол­жал Сократ, — как я отка­зал­ся от иссле­до­ва­ния бытия, я решил быть осто­рож­нее, чтобы меня не постиг­ла участь тех, кто наблюда­ет и иссле­ду­ет сол­неч­ное затме­ние. Иные из них губят себе гла­за, если смот­рят пря­мо на Солн­це, а не на его образ в воде или eеще в чем-нибудь подоб­ном, — вот и я думал со стра­хом, как бы мне совер­шен­но не ослеп­нуть душою, рас­смат­ри­вая вещи гла­за­ми и пыта­ясь кос­нуть­ся их при помо­щи того или ино­го из чувств. Я решил, что надо при­бег­нуть к отвле­чен­ным поня­ти­ям и в них рас­смат­ри­вать исти­ну бытия, хотя упо­доб­ле­ние,100кото­рым я при этом поль­зу­юсь, в чем-то, пожа­луй, и ущерб­но. Прав­да, я не очень согла­сен, что тот, кто рас­смат­ри­ва­ет бытие в поня­ти­ях, луч­ше видит его в упо­доб­ле­нии, чем если рас­смат­ри­вать его в осу­щест­вле­нии. Как бы там ни было, имен­но этим путем дви­нул­ся я впе­ред, каж­дый раз пола­гая в осно­ву поня­тие, кото­рое счи­тал самым надеж­ным; и то, что, как мне кажет­ся, согла­су­ет­ся с этим поня­ти­ем, я при­ни­маю за истин­ное — идет ли речь о при­чине или о чем бы то ни было ином, — а что не соглас­но с ним, то счи­таю неистин­ным. Но я хочу яснее выска­зать тебе свою мысль. Мне кажет­ся, ты меня еще не пони­ма­ешь.

—Да, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Кебет. — Не совсем.

49. b— Но ведь я не гово­рю ниче­го ново­го, а лишь повто­ряю то, что гово­рил все­гда — и ранее, и толь­ко что в нашей беседе. Я хочу пока­зать тебе тот вид при­чи­ны, кото­рый я иссле­до­вал, и вот я сно­ва воз­вра­ща­юсь к уже сто раз слы­шан­но­му и с него начи­наю, пола­гая в осно­ву, что суще­ст­ву­ет пре­крас­ное само по себе, и бла­гое, и вели­кое, и все про­чее. Если ты согла­сишь­ся со мною и приз­на́ешь, что так оно и есть, я наде­юсь, это поз­во­лит мне открыть и пока­зать тебе при­чи­ну cбес­смер­тия души.

—Счи­тай, что я согла­сен, и иди пря­мо к цели, — отве­чал Кебет.

—Посмот­ри же, при­мешь ли ты вме­сте со мною и то, что за этим сле­ду­ет. Если суще­ст­ву­ет что-либо пре­крас­ное поми­мо пре­крас­но­го само­го по себе, оно, мне кажет­ся, не может быть пре­крас­ным ина­че, как через при­част­ность пре­крас­но­му само­му по себе. Так же я рас­суж­даю и во всех осталь­ных слу­ча­ях. При­зна­ёшь ты эту при­чи­ну?

—При­знаю.

—Тогда я уже не пони­маю и не могу постиг­нуть иных при­чин, таких муд­ре­ных, и, если мне гово­рят, что такая-то вещь пре­крас­на либо ярким сво­им dцве­том, либо очер­та­ни­я­ми, либо еще чем-нибудь в таком же роде, я отме­таю все эти объ­яс­не­ния, они толь­ко сби­ва­ют меня с тол­ку⁵⁴. Про­сто, без затей, может быть даже слиш­ком бес­хит­рост­но, я дер­жусь един­ст­вен­но­го объ­яс­не­ния: ничто иное не дела­ет вещь пре­крас­ною, кро­ме при­сут­ст­вия пре­крас­но­го само­го по себе или общ­но­сти с ним, как бы она ни воз­ник­ла. Я не ста­ну далее это раз­ви­вать, я наста­и­ваю лишь на том, что все пре­крас­ные вещи ста­но­вят­ся пре­крас­ны­ми через пре­крас­ное [само по себе]. Надеж­нее отве­та нель­зя, по-мое­му, дать ни себе, ни кому дру­го­му. Опи­ра­ясь на него, eя уже не оступ­люсь. Да, я надеж­но укрыл­ся от опас­но­стей, ска­зав­ши себе и дру­гим, что пре­крас­ное ста­но­вит­ся пре­крас­ным бла­го­да­ря пре­крас­но­му. И тебе тоже так кажет­ся?

—Да.

—И ста­ло быть, боль­шие вещи суть боль­шие и бо́льшие суть бо́льшие бла­го­да­ря боль­шо­му [само­му по себе], а мень­шие — бла­го­да­ря мало­му?

—Да.

—И зна­чит, если бы тебе ска­за­ли, что один чело­век голо­вою боль­ше дру­го­го, а дру­гой голо­вою мень­ше, 101ты не при­нял бы это­го утвер­жде­ния, но реши­тель­но бы его откло­нил, заявив­ши так: «Я могу ска­зать лишь одно — что вся­кая вещь, кото­рая боль­ше дру­гой вещи, тако­ва лишь бла­го­да­ря боль­шо­му, то есть она ста­но­вит­ся боль­ше бла­го­да­ря боль­шо­му, а мень­шее ста­но­вит­ся мень­шим лишь бла­го­да­ря мало­му, то есть малое дела­ет его мень­шим». А если бы ты при­знал, что один чело­век голо­вою боль­ше, а дру­гой мень­ше, тебе при­шлось бы, я думаю, опа­сать­ся, как бы не встре­тить воз­ра­же­ния: преж­де все­го в том, что боль­шее у тебя есть боль­шее, а мень­шее — мень­шее по одной и той же при­чине, а затем и в том, что боль­шее дела­ет бо́льшим малое, — ведь голо­ва-то мала! bА быть боль­шим бла­го­да­ря мало­му — это уж дико­ви­на! Ну что, не побо­ял­ся бы ты таких воз­ра­же­ний?

—Побо­ял­ся бы, — отве­чал Кебет со сме­хом.

—Ста­ло быть, — про­дол­жал Сократ, — ты побо­ял­ся бы утвер­ждать, что десять боль­ше вось­ми на два и по этой при­чине пре­вос­хо­дит восемь, но ска­зал бы, что десять пре­вос­хо­дит восемь коли­че­ст­вом и через коли­че­ство? И что вещь в два лок­тя боль­ше вещи в один локоть дли­ною, но не на поло­ви­ну соб­ст­вен­но­го раз­ме­ра? Ведь и здесь при­хо­дит­ся опа­сать­ся того же само­го.

—Совер­шен­но вер­но.

—Пой­дем даль­ше. Раз­ве не осте­рег­ся бы ты гово­рить, что, когда при­бав­ля­ют один к одно­му, при­чи­на появ­ле­ния двух есть cпри­бав­ле­ние, а когда разде­ля­ют одно — то разде­ле­ние? Раз­ве ты не закри­чал бы во весь голос, что зна­ешь лишь един­ст­вен­ный путь, каким воз­ни­ка­ет любая вещь, — это ее при­част­ность осо­бой сущ­но­сти, кото­рой она долж­на быть при­част­на, и что в дан­ном слу­чае ты можешь назвать лишь един­ст­вен­ную при­чи­ну воз­ник­но­ве­ния двух — это при­част­ность двой­ке. Все, чему пред­сто­ит сде­лать­ся дву­мя, долж­но быть при­част­но двой­ке, а чему пред­сто­ит сде­лать­ся одним — еди­ни­це. А вся­ких разде­ле­ний, при­бав­ле­ний и про­чих подоб­ных тон­ко­стей тебе даже и касать­ся не надо. На эти вопро­сы пусть отве­ча­ют те, кто помуд­рее тебя, dты же, боясь, как гово­рит­ся, соб­ст­вен­ной тени и соб­ст­вен­но­го неве­же­ства, не рас­ста­вай­ся с надеж­ным и вер­ным осно­ва­ни­ем, кото­рое мы нашли, и отве­чай соот­вет­ст­вен­но. Если же кто ухва­тит­ся за само осно­ва­ние, ты не обра­щай на это вни­ма­ния и не торо­пись с отве­том, пока не иссле­ду­ешь выте­каю­щие из него след­ст­вия и не опре­де­лишь, в лад или не в лад друг дру­гу они зву­чат. А когда потре­бу­ет­ся оправ­дать само осно­ва­ние, ты сде­ла­ешь это точ­но таким же обра­зом — поло­жишь в осно­ву дру­гое, луч­шее в срав­не­нии с пер­вым, как тебе пока­жет­ся, и так до тех пор, пока eне достиг­нешь удо­вле­тво­ри­тель­но­го резуль­та­та. Но ты не ста­нешь все валить в одну кучу, рас­суж­дая разом и об исход­ном поня­тии, и о его след­ст­ви­ях, как дела­ют завзя­тые спор­щи­ки⁵⁵: ведь ты хочешь най­ти под­лин­ное бытие, а сре­ди них, пожа­луй, ни у кого нет об этом ни речи, ни заботы. Сво­ею пре­муд­ро­стью они спо­соб­ны все пере­пу­тать и заму­тить, но при этом оста­ют­ся вполне102собою доволь­ны. Ты, одна­ко ж, фило­соф и пото­му, я наде­юсь, посту­пишь так, как я ска­зал.

—Ты совер­шен­но прав, — в один голос отклик­ну­лись Сим­мий и Кебет.

Эхе­крат. Кля­нусь Зев­сом, Федон, ина­че и быть не мог­ло! Мне кажет­ся, Сократ гово­рил изу­ми­тель­но ясно, так что впо­ру понять и сла­бо­му уму.

Федон. Вер­но, Эхе­крат, все, кто был тогда под­ле него, так и реши­ли.

Эхе­крат. Вот и мы тоже, хоть нас там и не было, и мы лишь сей­час это слы­шим. А о чем шла беседа после это­го?

50. Федон. Пом­нит­ся, когда Сим­мий и Кебет с ним согла­си­лись и при­зна­ли, что bкаж­дая из идей суще­ст­ву­ет и что вещи в силу при­част­но­сти к ним полу­ча­ют их име­на⁵⁶, после это­го Сократ спро­сил:

—Если так, то, гово­ря, что Сим­мий боль­ше Сокра­та и мень­ше Федо­на, ты утвер­жда­ешь, что в Сим­мии есть и боль­шое и малое само по себе разом. Вер­но?

—Вер­но.

—Но ты, конеч­но, согла­сен со мною, что выра­же­ние «Сим­мий выше Сокра­та» пол­но­стью истине не соот­вет­ст­ву­ет? Ведь Сим­мий выше cне пото­му, что он Сим­мий, не по при­ро­де сво­ей, но через то боль­шое, кото­рое в нем есть. И выше Сокра­та он не пото­му, что Сократ это Сократ, а пото­му, что Сократ при­ча­стен мало­му — срав­ни­тель­но с боль­шим, кото­ро­му при­ча­стен Сим­мий.

—Пра­виль­но.

—И ниже Федо­на он не пото­му, что Федон — это Федон, а пото­му, что при­ча­стен мало­му срав­ни­тель­но с боль­шим, кото­ро­му при­ча­стен Федон?

—Да, это так.

—Выхо­дит, что Сим­мия мож­но назы­вать разом и малень­ким, и боль­шим по срав­не­нию с дву­мя дру­ги­ми: dрядом с вели­ко­стью одно­го он ста­вит свою малость, а над мало­стью вто­ро­го воз­дви­га­ет соб­ст­вен­ную вели­кость.

Тут Сократ улыб­нул­ся и заме­тил:

—Вид­но, я сей­час заго­во­рю как по писа­но­му. Но как бы там ни было, а гово­рю я, сда­ет­ся мне, дело.

Кебет под­твер­дил.

—Цель же моя в том, — про­дол­жал Сократ, — чтобы ты разде­лил мой взгляд. Мне кажет­ся, не толь­ко боль­шое нико­гда не согла­сит­ся быть одно­вре­мен­но и боль­шим и малым, но и боль­шое в нас нико­гда не допу­стит и не при­мет мало­го, не поже­ла­ет ока­зать­ся мень­ше дру­го­го. Но в таком слу­чае одно из двух: либо боль­шое отсту­па­ет и бежит, когда eпри­бли­зит­ся его про­тив­ник — малое, либо гибнет, когда про­тив­ник подой­дет вплот­ную. Ведь, оста­ва­ясь на месте и при­няв­ши малое, оно сде­ла­ет­ся иным, чем было рань­ше, а имен­но это­го оно и не хочет. Вот, напри­мер, я при­нял и допу­стил малое, но оста­юсь самим собою — я преж­ний Сократ, малень­кий, тогда как то, боль­шое, не сме­ет быть малым, будучи боль­шим. Так же точ­но и малое в нас нико­гда не согла­сит­ся стать или же быть боль­шим, и вооб­ще ни одна из про­ти­во­по­лож­но­стей, оста­ва­ясь тем, что она есть, не хочет ни пре­вра­щать­ся в дру­гую про­ти­во­по­лож­ность, ни быть ею, но либо 103уда­ля­ет­ся, либо при этом изме­не­нии гибнет.

—Да, — ска­зал Кебет, — мне кажет­ся, что имен­но так оно и есть.

51. Услы­хав это, кто-то из при­сут­ст­во­вав­ших — я уже не пом­ню точ­но кто — ска­зал:

—Ради богов, да ведь мы рань­ше сошлись и согла­си­лись как раз на обрат­ном тому, что гово­рим сей­час! Раз­ве мы не согла­си­лись, что из мень­ше­го воз­ни­ка­ет боль­шее, а из боль­ше­го мень­шее и что вооб­ще тако­во про­ис­хож­де­ние про­ти­во­по­лож­но­стей — из про­ти­во­по­лож­но­го? А теперь, сколь­ко я пони­маю, мы утвер­жда­ем, что так нико­гда не быва­ет!

Сократ обер­нул­ся, выслу­шал и отве­тил так:

b— Ты сме­ло напом­нил! Но ты не понял раз­ни­цы меж­ду тем, что гово­рит­ся теперь и гово­ри­лось тогда. Тогда мы гово­ри­ли, что из про­ти­во­по­лож­ной вещи рож­да­ет­ся про­ти­во­по­лож­ная вещь, а теперь — что сама про­ти­во­по­лож­ность нико­гда не пере­рож­да­ет­ся в соб­ст­вен­ную про­ти­во­по­лож­ность ни в нас, ни в при­ро­де. Тогда, друг, мы гово­ри­ли о вещах, несу­щих в себе про­ти­во­по­лож­ное, назы­вая их име­на­ми этих про­ти­во­по­лож­но­стей, а теперь о самих про­ти­во­по­лож­но­стях, при­сут­ст­вие кото­рых дает име­на вещам: это они, утвер­жда­ем мы теперь, cнико­гда не согла­ша­ют­ся воз­ник­нуть одна из дру­гой.

Тут он взгля­нул на Кебе­та и при­ба­вил:

—Может быть, и тебя, Кебет, сму­ти­ло что-нибудь из того, что выска­зал он?

—Нет, — отве­чал Кебет, — нисколь­ко. Но я не ста­ну отри­цать, что мно­гое сму­ща­ет и меня.

—Зна­чит, мы согла­сим­ся без вся­ких ого­во­рок, что про­ти­во­по­лож­ность нико­гда не будет про­ти­во­по­лож­на самой себе?

—Да, без малей­ших ого­во­рок.

52. — Теперь взгля­ни, согла­сишь­ся ли ты со мною еще вот в каком вопро­се. Ты ведь назы­ва­ешь что-либо холод­ным или горя­чим?

—Назы­ваю.

—И это то же самое, что ска­зать «снег» и «огонь»?

d— Нет, конеч­но, кля­нусь Зев­сом!

—Зна­чит, горя­чее — это иное, чем огонь, и холод­ное — иное, чем снег?

—Да.

—Но ты, види­мо, пони­ма­ешь, что нико­гда снег (как мы сей­час толь­ко гово­ри­ли), при­няв горя­чее, уже не будет тем, чем был преж­де, — сне­гом, и вме­сте с тем горя­чим: когда горя­чее при­бли­зит­ся, он либо отсту­пит перед ним, либо погибнет.

—Совер­шен­но вер­но.

—Рав­ным обра­зом ты, види­мо, пони­ма­ешь, что огонь, когда при­бли­жа­ет­ся холод­ное, либо схо­дит с его пути, либо же гибнет: он и не хочет и не в силах, при­няв­ши холод, быть тем, eчем был преж­де, — огнем, и, вме­сте, холод­ным.

—Да, это так.

—Зна­чит, в иных из подоб­ных слу­ча­ев быва­ет, что одно и то же назва­ние сохра­ня­ет­ся на веч­ные вре­ме­на не толь­ко за самой иде­ей, но и за чем-то иным, что не есть идея, но обла­да­ет ее фор­мою во все вре­мя сво­его суще­ст­во­ва­ния. Сей­час, я наде­юсь, ты яснее пой­мешь, о чем я гово­рю. Нечет­ное все­гда долж­но носить то имя, каким я его теперь обо­зна­чаю, или не все­гда?

—Разу­ме­ет­ся, все­гда.

—Но одно ли оно из все­го суще­ст­ву­ю­ще­го — вот что я хочу спро­сить, — или же есть еще что-нибудь: хоть оно и не 104то же самое, что нечет­ное, все-таки кро­ме сво­его осо­бо­го име­ни долж­но все­гда назы­вать­ся нечет­ным, ибо по при­ро­де сво­ей неот­де­ли­мо от нечет­но­го? То, о чем я гово­рю, вид­но на мно­гих при­ме­рах, и в част­но­сти на при­ме­ре трой­ки. Пораз­мыс­ли-ка над чис­лом «три». Не кажет­ся ли тебе, что его все­гда надо обо­зна­чать и сво­им назва­ни­ем, и назва­ни­ем нечет­но­го, хотя нечет­ное и не сов­па­да­ет с трой­кой? Но тако­ва уж при­ро­да и трой­ки, и пятер­ки, и вооб­ще поло­ви­ны всех чисел, что каж­дое из них все­гда нечет­но bи все же ни одно пол­но­стью с нечет­ным не сов­па­да­ет. Соот­вет­ст­вен­но два, четы­ре и весь дру­гой ряд чисел все­гда чет­ны, хотя пол­но­стью с чет­ным ни одно из них не сов­па­да­ет. Согла­сен ты со мною или нет?

—Как не согла­сить­ся! — отве­чал Кебет.

—Тогда следи вни­ма­тель­нее за тем, что я хочу выяс­нить. Итак, по-види­мо­му, не толь­ко все эти про­ти­во­по­лож­но­сти не при­ни­ма­ют друг дру­га, но и все то, что не про­ти­во­по­лож­но друг дру­гу, одна­ко же посто­ян­но несет в себе про­ти­во­по­лож­но­сти, как вид­но, не при­ни­ма­ет той идеи, кото­рая про­ти­во­по­лож­на идее, заклю­чен­ной в нем самом, cно, когда она при­бли­жа­ет­ся, либо гибнет, либо отсту­па­ет перед нею. Раз­ве мы не приз­на́ем, что чис­ло «три»ско­рее погибнет и пре­тер­пит все, что угод­но, но толь­ко не станет, будучи тре­мя, чет­ным?

—Несо­мнен­но, приз­на́ем, — ска­зал Кебет.

—Но меж­ду тем два не про­ти­во­по­лож­но трем?

—Нет, конеч­но.

—Ста­ло быть, не толь­ко про­ти­во­по­лож­ные идеи не выста­и­ва­ют перед натис­ком друг дру­га, но суще­ст­ву­ет и нечто дру­гое, не выно­ся­щее сбли­же­ния с про­ти­во­по­лож­ным?

—Совер­шен­но вер­но.

53. — Давай опре­де­лим, что это такое, если смо­жем?

—Очень хоро­шо.

d— Не то ли это, Кебет, что́, овла­дев вещью, застав­ля­ет ее при­нять не про­сто свою соб­ст­вен­ную идею, но [идею] того, что все­гда про­ти­во­по­лож­но тому, [чем оно овла­де­ва­ет]?

—Как это?

—Так, как мы толь­ко что гово­ри­ли. Ты же пом­нишь, что вся­кая вещь, кото­рою овла­де­ва­ет идея тро­ич­но­сти, есть непре­мен­но и три, и нечет­ное.

—Отлич­но пом­ню.

—К такой вещи, утвер­жда­ем мы, нико­гда не при­бли­зит­ся идея, про­ти­во­по­лож­ная той фор­ме, кото­рая эту вещь созда­ет.

—Вер­но.

—А созда­ва­ла ее фор­ма нечет­но­сти?

—Да.

—И про­ти­во­по­лож­на ей идея eчет­но­сти?

—Да.

—Ста­ло быть, к трем идея чет­но­сти нико­гда не при­бли­зит­ся.

—Да, нико­гда.

—У трех, ска­жем мы, нет доли в чет­но­сти.

—Нет.

—Ста­ло быть, три лише­но чет­но­сти.

—Да.

—Я гово­рил, что мы долж­ны опре­де­лить, что́, не будучи про­ти­во­по­лож­ным чему-то ино­му, все же не при­ни­ма­ет это­го как про­ти­во­по­лож­но­го. Вот, напри­мер, трой­ка: она не про­ти­во­по­лож­на чет­но­му и тем не менее не при­ни­ма­ет его, ибо при­вно­сит нечто все­гда ему про­ти­во­по­лож­ное. 105Рав­ным обра­зом двой­ка при­вно­сит нечто про­ти­во­по­лож­ное нечет­но­сти, огонь — холод­но­му и так далее. Теперь гляди, не согла­сишь­ся ли ты со сле­дую­щим опре­де­ле­ни­ем: не толь­ко про­ти­во­по­лож­ное не при­ни­ма­ет про­ти­во­по­лож­но­го, но и то, что при­вно­сит нечто про­ти­во­по­лож­ное в дру­гое, при­бли­жа­ясь к нему, нико­гда не при­мет ниче­го сугу­бо про­ти­во­по­лож­но­го тому, что оно при­вно­сит. Вспом­ни-ка еще разок (в этом нет вреда — слу­шать несколь­ко раз об одном и том же): пять не при­мет идеи чет­но­сти, а десять, удво­ен­ное пять, — идеи нечет­но­сти. Разу­ме­ет­ся, это — десят­ка, — хоть сама и не име­ет сво­ей про­ти­во­по­лож­но­сти, вме­сте с тем идеи нечет­но­сти bне при­мет. Так же ни пол­то­ра, ни любая иная дробь того же рода не при­мет идеи цело­го, ни треть, как и все про­чие подоб­ные ей дро­би. Наде­юсь, ты поспе­ва­ешь за мною и разде­ля­ешь мой взгляд.

—Да, разде­ляю, и с вели­чай­шей охотой! — ска­зал Кебет.

54. — Тогда вер­нем­ся к нача­лу. Толь­ко теперь, пожа­луй­ста, отве­чай мне не так, как я спра­ши­ваю, но под­ра­жая мне. Дело в том, что поми­мо преж­не­го надеж­но­го отве­та я усмот­рел по ходу наше­го рас­суж­де­ния еще и дру­гую надеж­ность. Если бы ты спро­сил меня, что долж­но появить­ся в теле, чтобы оно ста­ло теп­лым, я бы уже не дал cтого надеж­но­го, но неве­же­ст­вен­но­го отве­та, не ска­зал бы, что теп­лота, но, научен­ный нашим рас­суж­де­ни­ем, отве­тил бы потонь­ше — что огонь. И если ты спро­сишь, от чего тело ста­но­вит­ся недуж­ным, не ска­жу, что от неду­га, но — от горяч­ки. Подоб­ным же обра­зом, если ты спро­сишь меня, что́ долж­но появить­ся в чис­ле, чтобы оно сде­ла­лось нечет­ным, я отве­чу, что не нечет­ность, но еди­ни­ца. Ну и так далее. Теперь ты доста­точ­но ясно пони­ма­ешь, что я имею в виду?

—Вполне доста­точ­но.

—Тогда отве­чай: что долж­но появить­ся в теле, чтобы оно было живым?

—Душа, — ска­зал Кебет.

d— И так быва­ет все­гда?

—А как может быть ина­че? — спро­сил тот.

—Зна­чит, чем бы душа ни овла­де­ла, она все­гда при­вно­сит в это жизнь?

—Да, вер­но.

—А есть ли что-нибудь про­ти­во­по­лож­ное жиз­ни или нет?

—Есть.

—Что же это?

—Смерть.

—Но — в этом мы уже согла­си­лись — душа нико­гда не при­мет про­ти­во­по­лож­но­го тому, что все­гда при­вно­сит сама?

—Без вся­ко­го сомне­ния! — отве­чал Кебет.

55. — Что же выхо­дит? Как мы сей­час назва­ли то, что не при­ни­ма­ет идеи чет­но­го?

—Нечет­ным.

—А не при­ни­маю­щее спра­вед­ли­во­сти и то, что нико­гда не при­метeискус­но­сти?

—Одно — неис­кус­ным, дру­гое — неспра­вед­ли­вым.

—Пре­крас­но. А то, что не при­мет смер­ти, как мы назо­вем?

—Бес­смерт­ным.

—Но ведь душа не при­ни­ма­ет смер­ти?

—Нет.

—Зна­чит, душа бес­смерт­на?

—Бес­смерт­на, — ска­зал Кебет.

—Пре­крас­но. Будем счи­тать, что это дока­за­но? Или как по-тво­е­му?

—Дока­за­но, Сократ, и к тому же вполне доста­точ­но.

—Пой­дем даль­ше, Кебет. Если бы нечет­ное долж­но было быть неуни­что­жи­мым, то, веро­ят­но, 106было бы неуни­что­жи­мо и три.

—Разу­ме­ет­ся.

—Ну, а если бы и холод­но­му непре­мен­но сле­до­ва­ло быть неуни­что­жи­мым, то, когда к сне­гу при­бли­зи­ли бы теп­ло, он отсту­пил бы целый и нерас­та­яв­ший, не так ли? Ведь погиб­нуть он бы не мог, но не мог бы и при­нять теп­лоту, оста­ва­ясь самим собой.

—Пра­виль­но, — ска­зал Кебет.

—Точ­но так же, я думаю, если бы неуни­что­жи­мым было горя­чее, то, когда к огню при­бли­зи­лось бы что-нибудь холод­ное, он бы не гас­нул, не поги­бал, но отсту­пал бы невреди­мым.

—Непре­мен­но.

b— Но не долж­ны ли мы таким же обра­зом рас­суж­дать и о бес­смерт­ном? Если бес­смерт­ное неуни­что­жи­мо, душа не может погиб­нуть, когда к ней при­бли­зит­ся смерть: ведь из все­го ска­зан­но­го сле­ду­ет, что она не при­мет смер­ти и не будет мерт­вой! Точ­но так же, как не будет чет­ным ни три, ни [само] нечет­ное, как не будет холод­ным ни огонь, ни теп­лота в огне! «Что, одна­ко же, пре­пят­ст­ву­ет нечет­но­му, — ска­жет кто-нибудь, — не ста­но­вясь чет­ным, когда чет­ное при­бли­зит­ся, — так мы дого­во­ри­лись — погиб­нуть cи усту­пить свое место чет­но­му?» И мы не были бы впра­ве реши­тель­но наста­и­вать, что нечет­ное не погибнет, — ведь нечет­ное не обла­да­ет неуни­что­жи­мо­стью. Зато если бы было при­зна­но, что оно неуни­что­жи­мо, мы без труда отста­и­ва­ли бы свой взгляд, что под натис­ком чет­но­го нечет­ное и три спа­са­ют­ся бег­ст­вом. То же самое мы мог­ли бы реши­тель­но утвер­ждать об огне и горя­чем, а рав­но и обо всем осталь­ном. Вер­но?

—Совер­шен­но вер­но.

—Теперь о бес­смерт­ном. Если при­зна­но, что оно неуни­что­жи­мо, то душа не толь­ко бес­смерт­на, но и dнеуни­что­жи­ма. Если же нет, потре­бу­ет­ся какое-то новое рас­суж­де­ние.

—Нет, нет, — ска­зал Кебет, — ради это­го нам ново­го рас­суж­де­ния не нуж­но. Едва ли что избегнет гибе­ли, если даже бес­смерт­ное, будучи веч­ным, ее при­мет.

56. — Я пола­гаю, — про­дол­жал Сократ, — что ни бог, ни сама идея жиз­ни, ни все иное бес­смерт­ное нико­гда не гибнет, — это, види­мо, при­зна­но у всех.

—Да, у всех людей, кля­нусь Зев­сом, и еще боль­ше, мне дума­ет­ся, у богов.

—Итак, посколь­ку бес­смерт­ное eнеуни­что­жи­мо, душа, если она бес­смерт­на, долж­на быть в то же вре­мя и неуни­что­жи­мой.

—Бес­спор­но, долж­на.

—И когда к чело­ве­ку под­сту­па­ет смерть, то смерт­ная его часть, по-види­мо­му, уми­ра­ет, а бес­смерт­ная отхо­дит целой и невреди­мой, сто­ро­нясь смер­ти.

—По-види­мо­му, так.

—Зна­чит, не оста­ет­ся ни малей­ших сомне­ний, Кебет, 107что душа бес­смерт­на и неуни­что­жи­ма. И поис­ти­не, наши души будут суще­ст­во­вать в Аиде.

—Что до меня, Сократ, то мне воз­ра­зить нече­го, я полон дове­рия к наше­му дока­за­тель­ству. Но если Сим­мий или кто дру­гой хотят что-нибудь ска­зать, луч­ше им не таить свои мыс­ли про себя: ведь дру­го­го слу­чая выска­зать­ся и услы­шать твои разъ­яс­не­ния по это­му пово­ду, пожа­луй, не пред­ста­вит­ся, так что луч­ше не откла­ды­вать.

—Я тоже, — заме­тил Сим­мий, — не нахо­жу, в чем из ска­зан­но­го я мог бы усо­мнить­ся. Но вели­чие само­го пред­ме­та bи недо­ве­рие к чело­ве­че­ским силам все же застав­ля­ют меня в глу­бине души сомне­вать­ся в том, что сего­дня гово­ри­лось.

—И не толь­ко в этом, Сим­мий, — отве­чал Сократ, — твои сло­ва надо бы отне­сти и к самым пер­вым осно­ва­ни­ям. Хоть вы и счи­та­е­те их досто­вер­ны­ми, все же надо их рас­смот­реть более отчет­ли­во. И если вы раз­бе­ре­те их доста­точ­но глу­бо­ко, то, думаю я, достиг­не­те в дока­за­тель­стве резуль­та­тов, какие толь­ко доступ­ны чело­ве­ку. В тот миг, когда это станет для вас ясным, вы пре­кра­ти­те искать.

—Вер­но, — про­мол­вил Сим­мий.

 

http://ancientrome.r...=1450190000#003

 

Это достаточно сильные доводы в пользу бессмертия души, но вытекающие в целом из теории о Мире идей, и из теории Познания, которые встречаются у Платона.

[ieqoved]

 Великолепно, хоть на цитаты разбирай!

 Но со своей стороны, не сомневаюсь в целостности души на момент смерти, особенно преждевременной. А вот со временем, думаю она распадется на составные части, и только некая часть уходит на перерождение. И то не всегда. 

[neoxine]

Про противоположности интересно

Про припоминания - не очень

Рабовладельческий строй дал людям уйму времени

[Legatus]

Бессмертие невозможно ибо не изначально.

[neoxine]

Бессмертие невозможно ибо не изначально.

Тема бессмертия заботила древних.

Богов они сделали бессмертными.

Кмк, душа - это сознание человека в сплаве с чувствами, переданными ему на генетическом уровне.

Нет человека, значит нет души.

[ieqoved]

Как по мне, так душа человека - та материальная часть его тела, которая согласно астрофизиков, относится к "скрытой массе вселенной". Которую они разделяют на "тёмную материю" и "тёмную энергию".

[neoxine]

Как по мне, так душа человека - та материальная часть его тела, которая согласно астрофизиков, относится к "скрытой массе вселенной". Которую они разделяют на "тёмную материю" и "тёмную энергию".

Тема души почему-то обрастает мистикой религиозной или материалистичной

[Legatus]

У народов Сибири  душа состояла из двух частей как и у Египтян.Бессмертие это худшее что может случиться с человеком,а бессмертие души не имеет смысла пока в колесо сансары встроен механизм забвения.)

[ieqoved]

Говорить о вечном существовании души, можно в том случае, если она материальна.

 Ведь материя вечна и подчиняется физическим законам сохранения, меняется лишь форма и состояние существующей материи.

[ieqoved]

 

Как по мне, так душа человека - та материальная часть его тела, которая согласно астрофизиков, относится к "скрытой массе вселенной". Которую они разделяют на "тёмную материю" и "тёмную энергию".

Тема души почему-то обрастает мистикой религиозной или материалистичной

 

Лично у меня, назрела необходимость материалистического взгляда на существование души. Потому как назрела необходимость чем то объяснять, факт существования и развития "кровавых жертвоприношений"https://www.politfor...1526493231.html

[neoxine]

https://www.politfor...1526493231.html

Заумно. Идея одна: Я тебе, а ты мне.

[ieqoved]

 

https://www.politfor...1526493231.html

Заумно. Идея одна: Я тебе, а ты мне.

 

Это в язычестве, а в теократии только Ёму одному....

 Обожествлённый только лишь затрачивает некие средства на поддержание и развитие своей власти и  ничего людям не даёт.

[Legatus]

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

[ieqoved]

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Скорее наоборот, некая разряженная сущность "душа", попав в земные условия из космоса, стала наращивать свою мощность за счёт более плотной материи. Этот момент принято называть "зарождением жизни на земле".

 

Потом там в космосе опомнились, и стали отжимать этот жизненно важный ресурс, обратно в космос. В том числе, и за счёт теократии, с её кровавыми жертвоприношениями и войнами. Потому биомасса Земли убывает.

 

http://http://www.ge...l-evolution.php

 

 Согласно графика по ссылке, оной осталось  1/3 или 1/4 от бывшего максимума.

[Legatus]

 

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Скорее наоборот, некая разряженная сущность "душа", попав в земные условия из космоса, стала наращивать свою мощность за счёт более плотной материи. Этот момент принято называть "зарождением жизни на земле".

 

Потом там в космосе опомнились, и стали отжимать этот жизненно важный ресурс, обратно в космос. В том числе, и за счёт теократии, с её кровавыми жертвоприношениями и войнами. Потому биомасса Земли убывает.

 

http://http://www.ge...l-evolution.php

 

 Согласно графика по ссылке, оной осталось  1/3 или 1/4 от бывшего максимума.

 

Интереснейшая теория,я читал что грипп, прибыл на землю в куске ледяного метеорита. Возможно в период усиленной бомбардировки что то и попало в "первичный бульон".

[ieqoved]

 

 

Интересно,в какой момент палеоантропы начали "комплектоваться" душой? В момент  Кантовского озарения - "я это целый мир"? 

Скорее наоборот, некая разряженная сущность "душа", попав в земные условия из космоса, стала наращивать свою мощность за счёт более плотной материи. Этот момент принято называть "зарождением жизни на земле".

 

Потом там в космосе опомнились, и стали отжимать этот жизненно важный ресурс, обратно в космос. В том числе, и за счёт теократии, с её кровавыми жертвоприношениями и войнами. Потому биомасса Земли убывает.

 

http://http://www.ge...l-evolution.php

 

 Согласно графика по ссылке, оной осталось  1/3 или 1/4 от бывшего максимума.

 

Интереснейшая теория,я читал что грипп, прибыл на землю в куске ледяного метеорита. Возможно в период усиленной бомбардировки что то и попало в "первичный бульон".

 

Мне тоже доводилось слышать утверждение, что вирусы к нам попадают из космоса.

 

Космос не только акбар, но и очень разнообразен, факторы его влияния на жизнь Земли не исчерпаемы! Главное догадываться, что наиболее постоянное и трудно поддающееся верификации, влияние того, что астрофизики именуют "скрытой массой вселенной". 

 

Земля просто плывёт в ней, и потому постоянно с ней взаимодействует.

Сообщение отредактировал ieqoved: 30.09.2021 - 00:02 AM

[Legatus]

Думаю концентрация души и создала Бога(какую то ноосферу на всей поверхности Земли), со временем, попадая по каким то причинам в тело гоминид и оставаясь в нем на период жизни. Дьявол судя по Библии это существо с точкой времени и места на Земле -И҆ речѐ гд҇ь дїа́волѹ: ѿкѹ́дѹ ты̀ грѧде́ши; тогда̀ речѐ дїа́волъ пред̾ гд҇емъ: проше́дъ поднебе́снѹю и҆ ѡ҆бше́дъ всю̀ зе́млю, прїидо́хъ.Иов 2:2 — Иов 2:2:"Господь спросил его: «Откуда ты пришел?» Враг ответил Господу: «Я странствовал и обошел всю землю».

Получается обретя душу и создав Бога, как то появился и антитеза. И если Бог вездесущ и всемогущ,но для контакта ему нужны святые и пророки,то тов.Сатана занимается своим делом лично. Откуда он взялся и как поддерживает свое существование?