Светлана Аллилуева родилась в 1926 году. От рождения она была зарегистрирована Сталиной. Ее детство прошло на даче в Зубалове, неподалеку от Москвы, в бывшем доме нефтепромышленника из Батуми. С малых лет ее окружали няньки, воспитатели, педагоги. С матерью Светлана прожила всего шесть с половиной лет.

Сохранилось только одно письмо Надежды Аллилуевой к своей дочери, написанное, видимо, в 1930-м или 1931-м году, которое во многом характеризует мать:
"Здравствуй, Светланочка!
Вася мне написал, что девочка что-то пошаливает усердно. Ужасно скучно получать такие письма про девочку. Я думала, что оставила девочку большую и рассудительную, а она, оказывается, совсем маленькая, и, главное, — не умеет жить по-взрослому. Я тебя прошу, Светланочка, поговори с Н.К. (воспитательница. — А.К.), как бы наладить все дела твои, чтобы я больше таких писем не получала. Поговори обязательно и напиши мне вместе с Васей или Н.К. письмо о том, как вы договорились обо всем. Когда мама уезжала, девочка обещала очень, очень много, а оказывается, делает мало.
Так ты обязательно мне ответь, как ты решила жить дальше, по-серьезному или как-нибудь иначе. Подумай как следует, девочка уже большая и умеет думать. Читаешь ли ты что-нибудь на русском языке? Жду от девочки ответ.

Письмо матери наводит на серьезные размышления. Адресуется оно пятилетней девочке, дочери, но тон его, манера общения слишком черствы. В письме так мало материнской теплоты и даже подпись "мама" слишком лаконична, не сопровождаемая привычными ласковыми словами к ребенку, которые были бы здесь так уместны.

Совсем иного содержания письма, которые она получала от отца, когда кто-то из них находился на отдыхе. Между отцом и дочерью установилась своеобразная, я бы сказал, игровая форма взаимоотношений: дочь писала ему в шутливой форме "приказы", а он в ответах докладывал ей об их исполнении, ласково называя ее хозяйкой. Если же она сердилась на отца, то грозила пожаловаться на него повару, на что отец отвечал ей: "Пожалей меня. Если ты скажешь повару, то я совсем пропал".

"Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Как ты жива? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего ответа.

А вот другое:
"Здравствуй, Сетанка!
Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, ты не забыла папку. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую.

На сохранившихся фотографиях счастливый отец, чаще в сапогах и кепке, рядом с дочерью или она у него на руках. Лица их радостны. Девочка одета нарядно. Во взглядах отца нельзя не заметить любовь к дочери.

Сохранились и ее детские фотографии на коленях у Л.П. Берии. Тоже счастливые лица. Берия опекал ее. Когда она ездила в Грузию в гости к бабушке, то останавливалась в его доме. Отсюда пошло ее обращение к нему "дядя Лара".

Детство ее, несмотря на материальное благополучие и любовь отца, нельзя назвать безоблачным, оно во многом наложило . отпечаток на всю ее последующую жизнь.

Никита Сергеевич Хрущев, бывавший в 30-х годах в доме И.В. Сталина, много лет спустя скажет:
"Отношения Светланки с отцом складывались сложно. Он любил ее, но проявлял свою нежность так, как это делает кошка по отношению к мышке. Вначале он травмировал душу ребенка, позже — девушки, а еще позже — женщины, ставшей матерью. Результатом всего этого явилось постепенное возникновение у Светланки психического расстройства".

О том, что мать не просто умерла, а покончила жизнь самоубийством, Светлана узнала, уже будучи взрослой девушкой, прочитав об этом в зарубежной прессе, а затем выяснив подробности у окружающих ее людей. Для нее, конечно, это было потрясением, тем более что ей стало известно о якобы оставленном матерью политическом завещании. Сама она его никогда не видела и узнала о нем только из рассказов прислуги. Завещание это не обнаружено и никаких его следов в архивах нет.

После смерти матери жизнь Светланы проходила в основном в Кремле или на даче рядом с отцом. Отец следил за ее учебой, почти каждый день интересовался ею, регулярно подписывал дневник. Дочкой он был доволен. Училась она хорошо. Но часто засиживалась допоздна, утром опаздывала на занятия. Как и Василий, в школу она ходила в сопровождении охранника, питалась отдельно от остальных учащихся. Учителя отмечали ее склонность к литературе. Перед окончанием школы учительница литературы даже написала И.В. Сталину письмо, в котором говорила о целесообразности ее поступления на филологический факультет. Того же хотела и Светлана. "В литераторы хочешь, — недовольно проговорил отец, — так и тянет тебя в эту богему! Они же необразованные все, и ты хочешь быть такой... Нет, ты получи хорошее образование, ну, хотя бы на историческом. Надо знать историю общества, литературу — это тоже необходимо. Изучи историю, а потом занимайся чем хочешь".

Отец настоял на поступлении Светланы на исторический факультет МГУ, где она начала учебу в 1943 году. После его окончания она все-таки поступила на филологический факультет и успешно его окончила. Ее стремление к филологии было оценено отцом, получило его поддержку, и в итоге она поступила в аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, после окончания которой ей была присвоена ученая степень кандидата филологических наук.

Вот что о ее учебе написал профессор Я.Ф. Яскин из Саратова, учившийся в МГУ в те годы:
"О том, что у нас в МГУ учится дочь Сталина, можно было даже прочитать на плакате. Хорошо помню, как на площадке лестницы, ведущей на второй этаж здания исторического факультета на улице Герцена, висел плакат: "Сталинские стипендиаты". Четыре фамилии и среди них — Сталина Светлана. Она окончила истфак по кафедре всеобщей истории и писала дипломную работу под руководством профессора Звавича. Потом некоторое время она училась в аспирантуре кафедры марксизма-ленинизма МГУ, где ее руководителем значился профессор Кротов, но над диссертацией здесь она не работала и вскоре оказалась на кафедре литературы АОН при ЦК КПСС, где и защитила диссертацию по историческому роману, использовав свое базовое образование.
Во время празднования Нового, 1952 года в присутствии многочисленных гостей отец преподал ей жестокий урок, когда она, уставшая, не захотела танцевать в кругу людей много старших ее и бывших уже изрядно пьяными. В ответ на ее отказ отец схватил ее за волосы и, дернув, затащил, плачущую, в круг. Его отцовские чувства даже по отношению к дочери имели очень своеобразную форму выражения.
Светлана проявила себя довольно способным литератором-профессионалом. Она перевела с английского языка книгу "Мюнхенский сговор". Позже, за рубежом, написала и издала три книги собственных воспоминаний: в 1967 году — "Двадцать писем к другу", в 1970 году — "Всего один год", в 1984 году — "Далекие звуки". Конечно, как и всякие воспоминания, они отмечены личным восприятием событий, людей, есть в них и конъюнктурные моменты.
Вот фрагмент из ее воспоминаний, в котором она анализирует трагический период нашей истории: "Какие это были люди! "Какие цельные, полнокровные характеры, сколько романтического идеализма унесли с собою в могилу эти ратные рыцари Революции — ее трубадуры, ее жертвы, ее ослепленные подвижники, ее мученики...
А те, кто захотел встать над ней, кто желал ускорить ее ход и увидеть сегодня результаты будущего, кто добивался Добра средствами и методами Зла — чтобы поскорее, быстрее, быстрее крутилось колесо Времени и Прогресса, — достигли ли они этого?
А миллионы бессмысленных жертв, а тысячи безвременно ушедших талантов, погашенных светильников разума, которым не вместиться ни в эти двадцать писем, ни в двадцать толстых книг — не лучше ли было бы им, живя на земле, служить людям, а не только лишь "смертию смерть поправ", оставить след в сердцах человечества?
Суд истории строг. Он еще разберется — кто был герой во имя Добра, а кто — во имя тщеславия и суеты. Не мне судить. У меня нет такого права. У меня есть только лишь совесть. И совесть говорит мне, что если не видишь бревна в своем глазу, то не указывай на соринку в глазу другого... Все мы ответственны за все.
Пусть судят те, кто вырастет позже, кто не знал тех лет, и тех людей, которых мы знали. Пусть придут молодые, задорные, которым все эти годы будут — вроде царствования Иоанна Грозного — так же далеки и так же непонятны, и так же странны и страшны...
И вряд ли они назовут наше время "прогрессивным", и вряд ли скажут, что оно было "На благо великой Руси"... Вряд ли..."

Да, она довольно точно сумела предугадать последовавшие в наше время суровые оценки преступлений, совершаемых в ходе массовых репрессий в период культа личности Сталина, когда были безвинно уничтожены миллионы людей, когда нарушение законности было возведено в ранг официальной политики. Но время все поставило на свои места. Восстановление справедливости, начатое Н.С. Хрущевым вскоре после 1953 года, получило революционное продолжение в наше время перестройки, развития демократии, обновления всех сторон жизни общества.

...Смерть И.В.Сталина, безусловно, внесла коррективы во всю последующую жизнь Светланы. Эта смерть была для нее потрясением, ее она восприняла как страшную трагедию, как уход одного из самых близких ей людей, который любил ее и которого любила она, кого она многие годы считала всесильным, способным преодолеть все, хотя признаки надвигавшейся его старости не проходили мимо нее. По всей видимости, она тяжело пережила разоблачения преступлений Сталина, и так же, как когда-то ее мать, Светлану постигло трагическое разочарование. В дальнейшем она была уже не "лелеянным дитем", прожив десять трудных для себя лет после XX съезда партии в совсем иных условиях, чем до 1953 года, хотя и пользовалась многими льготами и привилегиями.

В 1962 году не было ее и на похоронах брата Василия в Казани, наверно, из-за состояния ее здоровья. В Москве она обращалась к К.Е. Ворошилову и А.И. Микояну с просьбой разрешить похоронить брата на Новодевичьем кладбище рядом с матерью. Ввиду того, что к новой жене брата она, судя по всему, не испытывала симпатий, не общалась с ней и не могла лично знать происходивших там событий, она тем не менее написала:
"На похороны собралась чуть ли не вся Казань... На детей и Капитолину смотрели с удивлением — медсестра Маша, успевшая зарегистрировать с ним брак, уверила всех, что она-то и была всю жизнь его "верной подругой". Она еле допустила до гроба детей".

Думаю, серьезных оснований для такого утверждения у С. Аллилуевой не было.

Довольно тяжело складывалась и личная жизнь Светланы. В семнадцать лет она увлеклась тридцатидевятилетним Алексеем Яковлевичем Каплером. Это стало известно отцу. "Мне все известно, — сказал он. — Твой Каплер — английский шпион". — "А я люблю его!" — сказала дочь. "Любишь?!" — выкрикнул Отец с невероятной злостью к самому этому слову. Я получила две пощечины, впервые в своей жизни. "Подумайте, няня, до чего она дошла! — он не мог больше сдерживаться, — идет такая война, а она занята..." — и он произнес грубые мужицкие слова".

Каплер провел в заключении десять лет...

Студенткой Светлана вышла замуж за Г.И. Морозова, сына коммерческого директора парфюмерной фабрики в Москве. Григорий учился в одном классе с ее братом Василием. Он бывал в их доме, и вполне естественным выглядит ее увлечение красивым, способным и интеллигентным молодым человеком.

Как и многих родственников жены Сталина Н.С. Аллилуевой, отца мужа Светланы также арестовали по ложно сфабрикованному обвинению и продержали в заключении шесть лет, вплоть до 1953 года. Причем обвинение строилось на том, что он якобы изменил фамилию Мороз на Морозов, хотя на сохранившейся до наших дней могиле его деда стоит надгробие с надписью "Морозов". Отец Светланы, как она сама написала, браку не препятствовал, но с ее мужем не встречался. В их семейную жизнь Сталин не вмешивался. Этот брак распался через три года. От него у Светланы остался сын. Удивительно, как чутко реагировало сталинское окружение на изменения в родственных отношениях вождя. Буквально сразу последовала серия разводов на национальной почве. И первой этому примеру последовала дочь Маленкова Валя, которая развелась со своим первым мужем Шамбергом, хотя сам Маленков никогда антисемитом не был. Вскоре Светлана вышла замуж за Ю.А. Жданова*. Видимо, в угоду отцу ее сын от первого брака был переоформлен на фамилию второго мужа. По ее свидетельству, это был брак без особой любви, без особой привязанности, по здравому размышлению. Это замужество также не принесло Светлане счастья. Вскоре они расстались. Дочь Ю.А. Жданова Катю Светлана воспитывала без мужа.

После окончания школы Светлана жила отдельно от отца. По ее просьбе ей была выделена хорошая квартира в "доме на набережной". В ней она прожила вплоть до 1967 года. После ее отъезда из СССР некоторое время в ней жил ее сын Иосиф.

После 1953 года существенно изменился и внутренний мир Светланы, отразившийся на ее образе жизни. Видимо, сказались изменения, произошедшие в советском обществе. Сосредоточить свое внимание на каком-то виде деятельности ей не удавалось. Короткое время она работала в Литературном институте, потом в Агентстве печати "Новости". Вероятно, работа удовлетворения не приносила. Существенно изменилось и отношение к ней со стороны многих знавших ее людей — от заискивания до вражды, от прежних симпатий до отчуждения, от хороших отношений до непредсказуемых последствий.

Она обратилась к религии: "Я крестилась в Москве в мае 1962 года", — ответила Светлана Аллилуева в Москве на вопрос корреспондента агенства "Рейтер" Чарлза Бремнера в 1984 году, — я, безусловно, верующий человек, хотя формальная принадлежность к церкви и формальные ритуалы имеют для меня очень малое значение. Я бы даже сказала, что без моего глубокого религиозного чувства у меня просто не было бы вот этой ужасной вины, которая висела надо мной все эти годы и в конце концов привела меня домой. Да, я религиозный человек и сегодня".

Ее обращение к богу, по всей видимости, отражало поиски новых нравственных ориентиров. К религии люди обращаются, как правило, в результате разочарования бытием, окружением или, напротив, поиска высших нравственных ценностей. У Светланы могло быть и то, и другое. Фактом остается глубокое разочарование во всем своем окружении, да и в самой себе тоже. Имея прекрасные профессиональные способности, высокую научную квалификацию, она тем не менее потеряла всякую профессиональную перспективу. Не находила ее она и в личной жизни. Вся ее жизнь вдруг потеряла смысл в самый расцвет ее жизненных и творческих сил.

Если обратиться к написанному ею в этот период, отпечаток религиозности ощутим довольно определенно:
"И когда умру, пусть меня здесь в землю положат, в Ромашково, на кладбище, возле станции, на горке — там просторно, все вокруг видно, поля кругом, небо... И церковь на горке, старая, хорошая — правда, она не работает и обветшала, но деревья в ограде возле нее так буйно разрослись, и так славно она стоит вся в густой зелени и все равно продолжает служить Вечному Добру на Земле".

И все-таки что заставило ее уехать из СССР, бросить все, даже детей, близких друзей? Ее официальная версия:
"...Мое невозвращение в 1967 году было основано не на политических, а на человеческих мотивах. Напомню здесь, что уезжая тогда в Индию, чтобы отвезти туда прах близкого друга — индийца, я не собиралась стать дефектором, я надеялась тогда через месяц вернуться домой. Однако в те годы я отдала свою дань слепой идеализации так называемого "свободного мира", того мира, с которым мое поколение совершенно было незнакомо".

Если верить ее мыслям, высказанным в книге "Двадцать писем к другу", то в течение пяти недель, летом 1963 года, она подвела итог своей жизни, абсолютно искренне, как на исповеди, и совершилось это на даче в деревне Жуковке:
"У меня не было подвигов, я не действовала на сцене. Вся жизнь моя проходила за кулисами. А разве там не интересно? Там полумрак, оттуда видишь публику, рукоплескающую, разинув рот от восторга, внимающую речам, ослепленную бенгальскими огнями и декорациями, оттуда видны и актеры, играющие царей, богов, слуг, статистов; видно, когда они играют, когда разговаривают между собой, как люди. За кулисами полумрак, пахнет мышами и клеем и старой рухлядью декораций, но как там интересно наблюдать! Там проходит жизнь гримеров, суфлеров, костюмерш, которые ни на что не променяют свою жизнь и судьбу — и уж кто, как не они, знают, что вся жизнь — это огромный театр, где далеко не всегда человеку достается именно та роль, для которой он предназначен. А спектакль идет, страсти кипят, герои машут мечами, поэты читают оды, венчаются цари, бутафорские замки рушатся и вырастают в мгновение ока. Ярославна плачет, летают феи и злые духи, является тень короля, томится Тамлет, и безмолвствует народ..."

В книге С. Аллилуевой "Двадцать писем к другу" содержатся подчас противоречивые оценки ряда людей, не всегда их характеристики и описания связанных с ними событий представляются объективными. Многие мои собеседники, знавшие Светлану довольно близко до ее отъезда из СССР, видят причину этого в том, что в книгу вошли ее дневниковые записи, первоначально для печати не предназначавшиеся. Некоторые события в ее книге как бы лишены внутренней логики. Так, о своем первом муже Г.И. Морозове она написала, что И.В. Сталин с ним не встречался. Могло ли так быть? Ведь жили они в Кремле в одной квартире, и встречи их были неизбежны.

Можно предположить, что, готовя книгу к публикации за границей, С. Аллилуева сознательно в ней отстраняла Н.И. Морозова от своей семьи, боясь, что он будет иметь неприятности на Родине. Возможно, она надеялась, что в трудные минуты он не оставит ее детей, поможет им. Так, собственно, в жизни и случилось. Здесь материнское чувство ее не подвело.

Прошло всего четыре года после 1963 года, и она стала совсем другим человеком, решившимся на самый радикальный шаг в своей жизни, переступив через самое дорогое — Родину.

В те годы, как и сейчас, о ее личной жизни ходило много слухов, сплетен, говорили, что именно в этом причины ее выезда из СССР. Наверное, большинство из них не имело под собой реальных оснований, порождены они были отсутствием правдивой информации. Н.С. Хрущев по этому поводу сказал:
"Мне всегда неприятно было слушать сплетни о плохом поведении Светланы и о ее супружеской неверности. Она долгое время жила одна, без мужа. Это нельзя считать нормальным. У нее было двое детей, сын от первого мужа и дочка от младшего Жданова. Разоблачение злоупотреблений властью, которые допускал Сталин, явилось для нее еще одним жестоким ударом.
Позднее Микоян рассказал мне, что Светлана приходила к нему за советом. Она хотела выйти замуж за индийского журналиста. Она сказала Микояну, что любит этого человека. Он был старше ее, но она знала его в течение длительного времени, и он был порядочным человеком, коммунистом. Микоян сказал: "Она просила меня выяснить, как ты к этому отнесешься". Я был удивлен, что она спрашивает мое мнение. С моей точки зрения, это было ее личное дело. Я так и сказал Микояну: "Если она считает его достойным человеком, пусть выходит за него замуж. Что бы она ни решила, не будем вмешиваться. Тот факт, что он не является гражданином. Советского Союза, не должен быть препятствием, если она действительно любит его". И она вышла за него замуж. Я был доволен. Я просто хотел, чтобы она смогла устроить свою личную жизнь.
Смерть и похороны ее третьего мужа стали последней каплей, переполнившей чашу терпения. Она сейчас очень несчастна".

После отъезда Светланы из СССР ее лишили советского гражданства. За рубежом же ей посвящали свои страницы самые престижные органы печати. Делался "новый бестселлер Америки", и вместе с ним обретала известность и Светлана. Газета "Франс суар" рассказала "о трагических любовных историях Светланы". Газета "Юманите диманш" прокомментировала первые шаги ее за рубежом следующим образом:
"Итак, жизнь С. Аллилуевой выставлена напоказ для толпы. Можно не сомневаться, что некоторые заатлантические журналисты, которых не терзают угрызения совести и которые не слишком стеснительны, еще больше добавят того, что они называют "пикантным". Эммануэль д'Астье де ла Вижери сообщил газете "Франс суар", что сокровенное желание Светланы состоит в том, чтобы вернуться в Индию и ''закончить свою жизнь в тиши". Приходится констатировать, что эта "тишь" начинается очень большой шумихой и что если "ее судьба состоит в том, чтобы скитаться по свету", то эти скитания не выглядят такими уж бескорыстными. Прекрасные чувства всегда немножко вызывают опасения, когда украшением им служит доллар...
Да, маловероятно, что доллары принесут удачу этой женщине..."

Французский журналист Анри Вордаж, что называется, попал "в точку". Он предсказал Светлане, и во многом очень точно, жизнь на двадцать лет вперед, тяжелую прежде всего для нее. самой.

Журнальный вариант "Мемуаров" был продан гамбургскому еженедельнику "Шпигель" за 480 000 марок, что в переводе на доллары составляет 122 тысячи. Свою жизнь за рубежом Светлана начинала очень беспечно.

Неизбежно возникает вопрос: каким образом рукопись оказалась за рубежом? И целый комплект фотографий к ней? Совершен был этот шаг в порыве или продуман заранее?

Как стало мне известно, рукопись книги "Двадцать писем к другу" С. Аллилуева вывезла в сумке, где находилась урна с прахом ее мужа.

Обратимся к пресс-конференции, проведенной 16 ноября 1984 года в конференц-зале Комитета советских женщин в Москве.

Итак, вопросы двух журналистов:
Питер Бицер, корреспондент журнала "Штерн":
— Вопрос касается мемуаров, которые были опубликованы в журнале "Штерн". 17 лет назад вы опубликовали в Америке свою первую книгу, где вы говорили о рукописи, которая была украдена КГБ, текст ее Виктор Луи привез в Германию, и он был опубликован в журнале "Штерн". Вы сейчас собираетесь восстановить свои связи с этим господином?
С. Аллилуева:
— Я никогда в жизни не встречала Виктора Луи, и у меня сейчас нет ни малейшего желания его встречать. Летом 67-го года действительно одна из копий, которая оставалась в Москве, была перевезена им в Англию вместе с целой кучей фотографий, взятых у меня в моем доме. Он пытается напечатать эту руко пись в журнале "Штерн". Я видела эти страницы, там было много добавлено, а фотографиям он дал ложное толкование, потому что не знал, кто это и что это. Это был факт. И я по вторяю, что Виктор Луи ссылается на то, что он, якобы, знал меня и так далее. Мы с ним никогда не встречались и надеюсь, что не встретимся.

Серж Шенеман, корреспондент газеты "Нью-Йорк тайме":
— Мисс Аллилуева, в своем заявлении вы сказали, что во время вашего пребывания вы были в руках... или вами мани пулировали, в частности, ЦРУ (если я не ошибаюсь, вы упомя нули ЦРУ), и вам не дали возможность поселиться в небольшой нейтральной стране, насколько я помню, вы упомянули Швей царию. Не могли бы вы сказать, кто и каким образом помешал вам сделать это?

С.А. Аллилуева*:
— Я уже сказала, что с самого первого момента, как только попала в Соединенные Штаты, я оказалась в руках, во-первых, очень сильной адвокатской фирмы из Нью-Йорка, которая была, так сказать, рукой правительства во всем этом. Еще в Швейцарии в 1967 году мне дали подписать ряд легальных бумаг, смысла которых я не могла понять, и этот смысл не был мне объяснен. Эти документы, подписанные мною, поставили меня в положение совершенной бесправности: как автор, я лишилась всех прав на свою книгу, я должна была делать то, что эта фирма говорила. Я помню, как мне предложили поехать туда, потом поехать сюда. Я бы хотела первые месяцы быть в Нью-Йорке, чтобы посмотреть этот город и все, что там есть. Нет, меня все время пересылали из одного места в другое, что было все малоинтересно.
Дальше. Моя первая книга мемуаров "Двадцать писем к другу". Эта фирма находилась в очень тесном контакте и с Государственным департаментом, и с ЦРУ. Дальше возник вопрос о второй книге, потому что мои мемуары о детстве и о семье Америку не удовлетворяли. Написание книги "Только один год" было буквально коллективным творчеством. Моими страницами была глава об Индии. Тут я писала все, что хотела. В дальнейшем мне начали говорить и подсказывать, что писать, чего не писать, исключить всю историю о том, как мы летели из Дели через Рим в Швейцарию, что и почему. Рукопись читалась и перечитывалась целым рядом лиц, большинство из которых я упомянула в конце, выразив им всем ироническую благодарность, против чего они не возражали. Но некоторые лица были там даже не упомянуты, потому что не принято называть имена лиц, которые работают в Интеллидженс.

Итак, попробуем проанализировать ответы. Маловероятно, что рукопись предназначалась для опубликования в СССР, во всяком случае, в тот период. Аллилуева попала в двойственное положение. С одной стороны, в рукописи была предпринята попытка в духе развенчания культа личности осудить сталинские репрессии, приведшие к огромным жертвам. И это было сказано в 1963 году. А с другой стороны, уже с 1964 года вплоть до выезда автора из страны в 1967 году начался период замалчивания и тихого оправдания сталинизма. Как историк, как писатель, Светлана, видимо, стояла перед выбором: обречь свое произведение на неизвестность или сделать роковой шаг, за которым могла открыться совсем иная страница ее биографии. Ведь как писателя ее до 1967 года в нашей стране не знал никто. Для очень многих она была только дочерью Сталина, и внимание к ее персоне, несмотря на незаурядные способности, было диаметрально противоположным тому, чего она хотела. Так что, думаю, рукопись попала за рубеж не случайно. Теперь попытаемся представить ситуацию, что рукопись была бы опубликована за рубежом, когда автор — в СССР. На примере Б. Пастернака и даже Н.С. Хрущева мы знаем, как и чем это кончается. Могла, наверное, это предположить и С. Аллилуева, которая обладала волевыми качествами, необходимыми для решающего выбора.

Это во многом подтверждается и тем, что она стремилась за рубежом активно писать, заниматься фотографией, языками. Как показывает анализ ее жизни и деятельности после 1967 года, кое-что ей удалось, но далеко не все, что, вероятно, заставило ее сказать через много лет:
"Моя жизнь за границей постепенно утрачивала всякий смысл. Моей целью было не обогащение, а жизнь среди писателей, художников, интеллигенции. Однако из этого ничего не вышло".

В самых невероятных вариантах и в самых немыслимых интерпретациях ходят по рукам перепечатанные записки С. Аллилуевой "Двадцать писем к другу", "Только один год". Многие советские граждане из самых различных городов и сел СССР ссылаются на них.

Очень многие считают, что она выехала из СССР под давлением Никиты Сергеевича Хрущева. Это не так. Хрущев, узнав о ее невозвращении на Родину, был потрясен, но постарался войти в ее положение. Вот что он написал по этому поводу:
"Ее бегство на Запад — совершенно неправильный поступок, которому нет оправдания. Однако во всем этом деле есть и другая сторона. Она действительно совершила глупый шаг, но и со Светланкой обращались грубо и оскорбительно. После захоронения праха своего мужа она, по-видимому, отправилась в наше посольство в Дели. Советским послом в Индии был тогда Бенедиктов, я знал его. Это человек исключительно строгих взглядов. Светланка сказала, что хотела бы остаться в Индии на несколько месяцев, но Бенедиктов посоветовал ей немедленно вернуться в Советский Союз. Это было глупостью с его стороны. Когда советский посол рекомендует советскому гражданину немедленно возвратиться на родину, это вызывает у данного человека подозрения. Светланка слишком хорошо знала подобную практику. Она знала, что это служит выражением недоверия к ней. Это не было заботой о ее благополучии. Ей выразили недоверие, политическое недоверие, что могло плохо кончиться для нее. Такая тактика оскорбительна, унизительна и выводит из равновесия даже человека со стойким характером, а у Светланки характер был нестойким. Об этом говорит и ее книга. Она не выдержала и обратилась за помощью к властям других стран. В ее бегстве частично виноваты те люди, которые вместо проявления такта и уважения к гражданину Советской Родины применяли полицейские меры.
Что, с моей точки зрения, следовало бы сделать? Я убежден, что если бы с ней обошлись по-иному, этого прискорбного случая вообще бы не произошло. Когда Светланка пришла в посольство и заявила, что ей необходимо остаться в Индии еще на 2 — 3 месяца, там ей должны были сказать: "Светлана Иосифовна, а почему только на 3 месяца? Возьмите визу на год, или два или даже на три года. Вы можете получить визу и жить здесь. Потом, когда будете готовы, вы можете в любое время вернуться в Советский Союз". Если бы ей дали возможность свободного выбора, она сохранила бы спокойствие. Ей следовало показать, что она пользуется доверием. Я убежден, что если бы с ней поступили подобным образом, то даже при наличии уже написанной книги она либо не опубликовала бы ее совсем, либо переписала бы заново. Однако с ней обращались так, как будто хотели подчеркнуть, что она находится под подозрением. Светланка — умная женщина; она поняла это и пошла к американскому послу. Вот так она и попала в Швейцарию, а оттуда в Америку. Она навсегда порвала связь с Родиной, оставила своих детей, сына и дочь, покинула своих друзей. Она лишилась всего, что ей было дорого. А с этим окончилась ее жизнь как советского гражданина. Мне так жаль Светланку! Я все еще называю ее Светланкой по привычке, хотя она уже много лет Светлана Иосифовна.
А что, если бы вели себя в соответствии с моими рекомендациями, а Светланка все равно не вернулась бы из Индии? Это было бы плохо, но не хуже того, что произошло. Ведь на деле-то даже существующая система выдачи виз не позволила вернуть ее обратно. То, что случилось со Светланкой, причиняет мне боль, однако я считаю, что пока еще не все потеряно. Она еще может возвратиться. Она, возможно, будет чаще и чаще думать о возвращении к своим детям. Нам следует дать ей еще один шанс. Ей необходимо дать понять, что если она выразит желание вернуться назад, то ей охотно пойдут навстречу, и что слабость, которую она проявила, когда оставила свою страну и уехала в Америку, не будет использована против нее. Я не оправдываю поступок Светланки, но не могу простить и тех людей, которые не захотели протянуть ей руку помощи и подсказать правильный путь, а вместо этого толкнули ее на ошибочный, не имеющий оправдания и неразумный шаг, швырнувший ее в грязное болото эмигрантской жизни".

Н.С. Хрущев, мне кажется, сумел дать точную оценку причин, способствовавших ее невозвращению домой. Наверное, слишком хорошо знавшая формы и методы действия в таких случаях своего отца, его окружения и соответственно официального подхода к подобным явлениям, она могла предположить для себя и самое страшное. Но могло быть и так: имея в руках книгу своих воспоминаний и чувствуя в себе силы продолжить творческую деятельность, она не нашла в себе сил отказаться от лестных издательских предложений, которые ее ставили в довольно независимое материальное положение, поэтому она и предприняла такой шаг — покинуть Родину. В жизни всегда приходится выбирать. И, как правило, такой выбор редко бывает случайным или неожиданным для того, кто его делает, в отличие от окружающих. Человек, делающий роковой выбор, наверное, не раз совершает его в своих мыслях и только потом наяву, в жизни. Думаю, не была здесь исключением и Светлана Аллилуева.

"Сияющее от радости лицо Светланы, дочери Сталина, изысканное американское общество впервые увидело в 1967 году, когда она прилетела в США. Изящная, жизнерадостная женщина 41 года с рыжими, вьющимися локонами, розовыми щеками, робкими голубыми глазами и привлекательной улыбкой, казалось, светилась чувством добра и искренности. Казалось также, что она одновременно и наслаждалась своей известностью — феноменальным успехом своей первой книги "Двадцать писем к другу", которая принесла ей полтора миллиона долларов. Появившиеся поклонники стали посылать ей домой в Принстон (штат Нью-Джерси) цветы, письма, всевозможные подарки и даже предложения на брак. В общественных кругах и кругах деловых людей не без успеха ухаживали за ней" — так писал о ней журнал "Шпигель" в мае 1985 года в статье "Мой отец расстрелял бы меня за это".

Этот журнал рассказал, что в дальнейшем она получила приглашение погостить от вдовы архитектора Райта, урожденной Лазович, в свое время приехавшей из Грузии. Через три недели после приезда к ней Светлана вышла замуж за В.В. Питерса, главного архитектора Танзимет-Веста. От этого брака 21 мая 1971 года родилась дочь Ольга, которая в 1978 году получила гражданство США.

Брак С.И. Аллилуевой с В.В. Питерсом был непродолжительным. В 1972 году он был расторгнут, а она получила права родительской опеки.

Вот как охарактеризовала С. Аллилуева своего мужа:
"...Архитектор Вильямс Весли Питерс — слабый человек. Он делает то, что ему говорят. Он вступил в брак со мной, потому что так хотели окружавшие его сотрудники и боссы. И он сделал это, переоценив мое финансовое благополучие. Как только он выяснил эту переоценку, так весь его интерес к его семье и новорожденной дочери улетучился. Наш брак распался очень скоро, менее, чем через два года. В соглашении, подписанном им в июле 1972 года в городе Феник, Аризона, в конторе фирмы "Люкс энд Рока", он отказался в мою пользу от всех прав на нашу дочь, предоставив мне всю полноту опеки над ней. С тех пор он не потратил ни копейки на ее воспитание, а своим правом посещения постоянно пренебрегал, посетив ее всего лишь четыре раза за 12 лет!
Меня удивляет его интерес к дочери теперь, хотя я должна бы помнить, что мистер Питерс всегда с удовольствием откликался на интервьюирование и считал, что личная реклама полезна для популяризации его архитектурной фирмы. Я сделаю со своей стороны все возможное, чтобы осмеять его неуклюжие попытки вмешаться через столько лет в жизнь нашей дочери. Он сделал сам все возможное, чтобы отдалить девочку от себя, и в результате она его очень мало знает".

В дальнейшем она жила в нескольких городах Америки, а последний год своей жизни, до приезда в СССР — в Англии. В 1984 году в Индии была издана ее книга воспоминаний "Далекие звуки". От издания этой книги особого удовлетворения она, в отличие от "Двадцати писем к другу", не получила.

Повторения феноменального успеха первой книги не произошло. Общество уже почерпнуло нужную информацию, да и, вероятно, не было интереса к ней самой как к писателю. Слишком многого о жизни в СССР, о переменах в обществе она не знала. Выходившая на Западе в этот период диссидентская литература вызывала более живой интерес, тем более, авторы были только что из СССР. В том же году она обратилась с письмом к своему сыну в СССР, в котором высказала намерение возвратиться на Родину. 10 ноября 1984 года Светлана обратилась в советское посольство в Лондоне и прибыла в СССР.

Какой же итог ее жизни за рубежом? Что она обрела за границей? Свободу мысли? Свободу творчества? Свободу передвижения? Счастье?

Возвращение ее на Родину говорит о том, что, видимо, то, что она хотела найти за ее пределами, найти ей не удалось, и это, наверное, нестерпимо горько, тем более когда приходится по этому поводу давать публичные объяснения, как было с ней на пресс-конференции. Но можно только приветствовать то великодушие, с которым отнеслось к ней руководство страны, не захлопнув перед ней двери.

Передо мной текст ее заявления для прессы. Очевидно, он неоднократно правился, переписывался, в него вносились дополнения. На последнем экземпляре ее рукой сделана правка. С. Аллилуева явно стремилась к отточенности фраз, предложений. Под текстом подпись: "С.Аллилуева. 16 ноября 1984 года".

А вот как итог своей зарубежной жизни подвела она сама (отдав-таки дань некоторым конъюнктурным моментам в духе того времени):
"Попав в этот самый "свободный мир", я не была в нем свободна ни одного дня. Там я была в руках бизнесменов, адвокатов, политических дельцов, издателей, которые превратили имя моего отца и мою жизнь в сенсационный товар. Я стала в эти годы любимой дрессированной собачкой "Си-Ай-Эй"*, тех, что дошли даже до того, что стали говорить мне, что я должна писать, о чем и как. Старый друг, швейцарский адвокат доктор Питер Хафтер из Цюриха, хорошо знает из личной переписки со мной, как быстро испарился мой идеализм по отношению к Америке. Продолжать сегодня идеализировать США — было бы совершенно невозможно. Я знаю многих, кому возвратиться домой мешает только страх перед возможным наказанием. Я говорю о тех, кто, как и я, остался там, одурманенный идеалами псевдодемократии. Те, кто ехал туда, чтобы разбогатеть, они разбогатели, конечно, и процветают. Им там хорошо.
Все эти годы меня не покидало чувство глубокой вины. Сколько я ни старалась вполне искренне жить так, как все американцы, и наслаждаться жизнью, у меня этого не получалось. Позже я сделала попытки переехать в какую-нибудь мирную, небольшую страну вроде Швейцарии, Швеции, Греции, даже, может быть, в Индию, но мне удалось лишь только два года назад выбраться в Англию. Это к вопросу о свободе. То, что я хотела, — я сделать не могла. Я только сумела выехать в Англию. Только тогда и только там возник наконец контакт с моим сыном через переписку и телефон. До того я была совершенно отрезана от всякой информации о моих детях.
Моя жизнь за границей постепенно утрачивала всякий смысл. Моей целью было не обогащение, а жизнь среди писателей, художников, интеллигенции. Я хотела заниматься фотографией, языками. Однако из этого ничего не вышло. Мою третью книгу о" моем невеселом американском опыте и разочарованиях ни американцы, ни англичане не желали издавать. Она была издана этим летом только в Индии очень небольшим тиражом.
Решение вернуться приходило ко мне несколько раз. Первый раз, когда я три года назад посмотрела в Нью-Йорке замечательный фильм Н. Михалкова "Обломов". Я чуть было не пошла в консульство тогда же. Затем, когда мы жили в Англии и происходило празднование победы союзных войск в Европе. Это было невозможно представить, чтобы при этом были забыты 20 миллионов советских простых солдат, которые отдали свои жизни для этой победы. Это было такой невообразимой несправедливостью, что в этот момент я ощутила, к кому я в самом деле принадлежу.
В общем-то, я не скрывала своих чувств. Когда в английской печати появились ненатуральные статьи перебежчика Битова, мне стало его очень жаль. Я написала ему письмо в газету "Гардиан", чтобы объяснить ему, что он заблуждается, что он слеп и в конце концов поймет, что он сделал ошибку. Это письмо было мне возвращено редакцией газеты "Гардиан". Оно было помечено: "Благодарим вас за вашу контрибуцию, но напечатать его не можем". Мне очень интересно, получил ли это письмо Битов? Потому что позже он уехал домой. В марте этого года я дала интервью газете "Обсервер". И в нем я тоже говорила о том, что мне очень хочется предупредить всех потенциальных дефекторов о том, чтобы они дважды подумали, прежде чем решат оставить свою страну и перебежать в так называемый "свободный мир". Это было напечатано в "Обсервер" в конце марта прошлого года.
Последней каплей для принятия решения в сентябре была болезнь моего сына и отсутствие вестей от моей дочери, которая живет на Камчатке. Она — геофизик, вулканолог. Я просто больше не могла терпеть этого разъединения и написала свое прошение. Решение вернуться сняло с меня чувство вины, мучавшее меня все эти годы. Я чувствую себя счастливой — я вернулась домой".

Заявление само по себе горькое. Видимо, в своих мыслях она возвращалась на Родину не раз. Да и тех, кто думал, что в "свободном мире" все легко и просто, наверное, не случайно она хотела как-то остановить, даже вступая в конфликты с прессой.

Возвратившись на Родину после почти восемнадцатилетнего отсутствия, Светлана неожиданно для себя встретила теплое отношение и доброжелательство соотечественников. Москву она увидела неузнаваемо изменившейся. Ей звонили ее школьные и университетские друзья, знакомые. Она с удовольствием встречалась со своими родственниками, беседовала с ними, старалась найти контакты, восстановить добрые отношения. Начала собирать переводную литературу, обратилась к остав ленным книгам. Обращаясь к журналистам, она сказала:
"Прошу вас всех понять, что я вернулась в город, где родилась почти 59 лет назад. Здесь моя школа, мой университет, мои друзья, дети, внуки. Я наконец дома. Что вам еще? Что я еще должна объяснять? Меня приняли с великодушием, с доброжелательностью, которых я даже не ожидала. Моя просьба о гражданстве была быстро удовлетворена. Нас приняли как принимали блудного сына в библейские времена. Я только могу сказать, что бесконечно благодарна!
Я намереваюсь жить такой же тихой частной жизнью, как я и прожила мои первые сорок лет в Москве. Личная реклама никогда не была моей целью. И я счастлива, что в этом обществе нет привычки выставлять напоказ частную жизнь семей. Как член этого общества, я не обязана отвечать на вопросы иностранной прессы: Я делаю вам любезность, и это в последний раз. Пожалуйста, не сопровождайте меня на улицах и не ловите меня в подъездах. Давайте после этой встречи оставим друг друга в покое и займемся своими текущими делами — вы и я".

Кстати, американским журналистам, не внявшим пожеланиям Светланы, и пытавшимся взять у нее интервью, встретив ее на московской улице, довелось испытать ее решительный характер, ибо в выражениях она не поскупилась. В Москве она тоже не осталась. Наверное, слишком разительным был контраст ее воспоминаний и действительности. В Москве она жила в гостинице, от четырехкомнатной квартиры на улице Алексея Толстого отказалась, обосновав это нежеланием иметь столько домашних дел и уборки. Вскоре она выехала в Тбилиси, объяснив это своей привычкой жить в небольших городах, вдали от столичной суеты.

До этого в Грузии она бывала несколько раз. В Грузии, как и в Москве, ее встретили с большим пониманием. Она поселилась в двухкомнатной квартире улучшенного типа, ей было установлено денежное содержание, специальное обеспечение и право использования для поездок государственного автомобиля. В Тбилиси она встретила свое шестидесятилетие, которое было отмечено в помещении музея ее отца. Дочь ее ходила в школу, занималась конным спортом.

Но что-то, однако, и здесь ее не устроило. Вскоре она начала срываться, в гневе обрушиваясь на дочь, на знакомых, устраивала скандалы. Окончательно оттолкнула от себя сына, который, несмотря на устроенный ему ранее скандал, попытался вновь наладить с ней взаимоотношения, когда она лежала в больнице на обследовании. Многие тбилисцы не раз были свидетелями ее скандалов с дочерью Ольгой. Ее старшая дочь так и не встретилась с ней, и внучки от нее она в СССР не увидела.

Прожив неполных два года в Советском Союзе, С. Аллилуева направила письмо в ЦК КПСС с просьбой разрешить ей выезд из СССР, мотивировав его отсутствием взаимопонимания с детьми. В Москве ей такое разрешение было дано Незамедлительно, и она покинула во второй раз свою Родину, сохранив за собой двойное гражданство — СССР и США.

Своими впечатлениями от встреч со Светланой Аллилуевой я попросил поделиться четырех человек — Е.Я. Джугашвили, Н.В. Сталину, ее племянника и племянницу. Вот что рассказал в своем письме кандидат военных наук полковник Е.Я. Джугашвили (сын Якова Джугашвили):
"Первое, что меня поразило, удивило и насторожило, — это нежелание С. Аллилуевой видеть своего сына Иосифа с женой у меня дома, куда я ее пригласил на ужин. В моем доме в их адрес были сказаны оскорбительные слова. Когда я рассказал об этом Иосифу, он сказал: "Ты бы почитал ее письмо моему руководству, она требует исключить меня из партии, лишить ученого звания и, что самое смешное, — она требует, чтобы меня после всех лишений выслали на Сахалин!"
Стол моя жена приготовила в грузинском стиле. Еще бы, сама дочь И.В. Сталина после семнадцати лет мытарства на чужбине! Через некоторое время пришло ее письмо в академию. Со мной "разбирались". Искали по ее жалобе побочные доходы, поскольку я живу якобы не по средствам. Правда, "разбирались", посмеиваясь над содержанием письма.
Спустя какое-то время С. Аллилуева написала письмо моей жене, где советовала бросить меня и самой воспитывать "прекрасных деток". Как я потом выяснил, развестись с женой она требовала и от Иосифа.
При всей ее довольно скромной одежде, я уверен, она постоянно ощущала на своей голове корону и часто пускала в ход приказные формулировки, а свою дочь неоднократно обижала. Работники музея в Гори были свидетелями ее повелительных распоряжений и требований особого внимания к ее персоне.
Уезжая из Тбилиси, она заявила, что "ей надоело жить среди дикарей".
В самолете по пути Тбилиси-Москва она так описывала будущее семьи Сталина работнику грузинского музея: все внуки должны со временем переехать в Грузию и группироваться вокруг Оли (ее заграничной дочери). Одного работника постпредства назвала — "чекист проклятый".
Почему спустя некоторое время возненавидела Иосифа и меня? А Бурдонского обласкала? Чувство соперничества! Она всю жизнь боролась с Василием. Поехала она в свое время в тюрьму во Владимир вовсе не из-за сострадания, а чтобы насладиться падением "конкурента".
После семнадцатилетнего порхания за рубежом она здесь встретила новое поколение, сумевшее заявить о себе. Иосиф защитил докторскую диссертацию — личность в своей среде. А я просто не давал ей спокойно спать. Как это так? Она напишет из Грузии: "Сиди тихо в своем Урюпинске, не вылезай, иначе будешь иметь дело со мной. В Грузию ездить не смей!"
Семнадцать лет она "страдала" по детям. Даже пачку сигарет не привезла в подарок сыну и внуку. Когда мы с ней встретились в гостинице "Советская" (я принес цветы, конфеты, грузинское вино), пригласил ее на ужин в ресторан. Она отказалась. Я подумал, что стол, видимо, она накрыла в номере. Увы, из холодильника она вынула недопитую бутылку шампанского — это было, видимо, гостеприимство по западному образцу.
Вначале она возгорелась любовью к Галине Джугашвили (дочь Я. Джугашвили от второго брака) и сочувствием, видимо, к ее сыну.
По указанию Москвы в Грузии ей были созданы все условия жизни, а в гараже Совмина ГССР стояла машина ГА8-24 для ее обслуживания. На ипподроме выделялась лошадь для езды дочери. Преподаватели на дому обучали дочь русскому и грузинскому языку, разумеется, бесплатно. На отдыхе в Кобулети (в санатории Совмина) она ударила официантку по лицу за нерасторопность.
Поведение С. Аллилуевой непредсказуемо. Так, в начале нашей встречи она постоянно звонила (часто очень поздно) и советовалась. Например, она просила меня поговорить с руководством школы № 23, где учится мой младший сын Яков, о приеме ее дочери в эту школу, ибо она с английским языком, да и Яша мог бы опекать свою сестру.
Поездку в Грузию она мыслила осуществить через своих каких-то знакомых. Я посоветовал ей идти официальным путем. С ее согласия я обратился в Постпредство Грузии, с которым постоянно поддерживал связь. Результат оказался положительным.
Однако наши теплые отношения неожиданно были прерваны. Из "доброго и умного племянника" я вмиг превратился в "Женьку-хама и зазнайку, за которым бежит вся Грузия".
Или еще пример. При выходе из гостиницы "Советская", где они временно проживали, нас сфотографировал один мой товарищ с ее предварительного согласия. Каково же было мое удивление, когда она спустя некоторое время заявила, что это я сделал насильно. Но, судя по снимкам, она позировала с удовольствием".

А вот какое впечатление произвела С. Аллилуева на свою племянницу Н.В. Сталину (дочь Василия):
"Как мать, воспитывающая дочь, не могу понять Аллилуеву. Фактически она бросила своих детей на произвол судьбы, не возвратившись в СССР. Еще до выезда из СССР о ней ходили слухи, как об исключительно скромном человеке. Но это только слухи. Я сама хорошо помню, что там, где она появлялась, сразу же шел слушок: "дочь Сталина". Это ей импонировало. Но скромность ее поведения, ее морально-этические аспекты выставлены напоказ в ее воспоминаниях.
Когда она бывала у меня дома, уже после возвращения в СССР, я обратила внимание вот на какую деталь. Ее больше всего интересовало, как сложилась семейная жизнь ее близких. Удалась или нет? Мне кажется, что это от ее глубокого одиночества. В ее жизни не нашлось спутника, который прошел бы вместе с ней через все трудности и, когда надо, заслонил собой. У нее было несколько попыток подчеркнуть свои большие возможности. Она даже предложила мне купить дубленку. Но я с ранних лет слишком хорошо знаю цену деньгам, да и сейчас моя семья живет на зарплату мужа-актера, а она невелика, чтобы принимать такие подарки от других.
Приглашала меня вместе с моей двоюродной сестрой Галиной Яковлевной Джугашвили отдохнуть летом на побережье. Я отказалась, а Галина мне потом рассказывала преотвратительные сцены, которые Светлана устраивала на отдыхе. Для нее ничего не стоит оскорбить другого человека.
Безобразно вела себя она и в аэропорту на глазах у сотен людей, когда мне мои знакомые передали в подарок фрукты. Вот уже в ком уживается удивительная способность красиво писать и делать в жизни все по-другому".

Наверное, многое в этих высказываниях характеризует натуру Светланы Аллилуевой. Но если посмотреть на все рассказанное сочувствующим взглядом, можно предположить и другие причины столь странных поступков, когда немолодая, одинокая женщина вдруг так неосмотрительно разрывает последние родственные связи.

Она знала жизнь в СССР больше по тому времени, когда она жила при отце — до 1953 года, и после — до 1967 года. О начавшемся в СССР процессе замалчивания преступлений сталинизма и постепенного оправдания И.В. Сталина, который происходил в годы застоя, она могла узнать из сообщений советской прессы. Многое могло видеться через годы совсем по-иному, чем тогда, когда она выехала из СССР. А избранный Генеральным секретарем ЦК КПСС и Председателем Президиума Верховного Совета СССР К. У. Черненко к Сталину и его окружению питал, судя по всему, определенные симпатии. Процесс постепенной реабилитации Сталина и сталинщины, конечно же, повлиял на ее решение вернуться в СССР. Но поднявшаяся после ухода из жизни К.У. Черненко новая волна разоблачений культа личности Сталина и преступлений сталинизма могла ее сильно встревожить, вернуть к переживаниям и страхам 1953 года. Не поняв многого из грядущих перемен, которые ее пугали, она могла и по этой причине принять решение вновь уехать за рубеж. Таким образом, ее жалобы на своих близких в официальные органы, наверное, можно было бы объяснить ее желанием оградить их от возможных, по ее мнению, последствий и преследований за связь с ней.

После выезда из СССР она снова поселилась в Англии.

Жизнь наградила ее во многом драматической судьбой. Так уж устроен мир, что детям часто приходится расплачиваться за своих родителей. Ее отец оставил ей в наследство суровое и очень противоречивое отношение к ней окружающих. Чтобы все это вынести, надо обладать очень сильными чертами характера. Светлана же, как женщина, как впечатлительный человек, к тому же с травмированной психикой, вынести этот тяжелый груз не смогла.