Именно Зорий Балаян предложил мне встретиться с тремя молодыми, известными в Карабахском движении людьми, которые досконально владеют сложившейся ситуацией и честно ответят на мои вопросы. Смогу ли я понять, как он сказал, их сермяжную правду, покажет время. Обо всех практических деталях договорится Маврен Григорян.

Помню, на следующий день после этого разговора капитан Григорян спросил меня:
– Есть желание попариться в бане?

Я приятно удивился такой заботе. Дело в том, что холодная вода, не говоря уже о горячей, подавалась в Степанакерте раз в день на один два часа, причем в самое неопределенное время, обычно, когда мы были на службе. Воду мы накапливали в ванне, никогда не закрывая кран. Банные дни для личного состава группы проводились в городской бане не чаще, чем раз в семь – десять дней. Предложение я принял сразу, при этом сказал, что со мной будет наш замполит подполковник Журавлев, с которым я был знаком много лет и доверительно дружен.

Как и в прошлую ночь, Маврен пригласил меня по телефону на чай. Кстати сказать, этот пароль у нас сохранился навсегда. Я потихоньку выходил из гостиницы, садился в машину, и мы ехали на очередные встречи. То с Зорием Балаяном, то с другими оппозиционерами, с кем в дневное время наши свидания могли вызвать нежелательные для обеих сторон оценки в Оргкомитете по НКАО, комендатуре РЧП или у азербайджанских спецслужб. Следует заметить, что о моих встречах всегда знал полковник Гудков.

В этот раз наша машина поехала знакомым со вчерашней ночи маршрутом: сначала по улице Кирова, далее по кругу и вправо к дому на улице адмирала Исакова, где, как я теперь знал, живет мама Зория Балаяна. Уже в машине Маврен сказал, что в бане нас ждут три товарища. Я понял: выполняется мой заказ. Коля Журавлев, человек добродушный и жизнелюбивый, откровенно обрадовался – вшестером будет веселее! – потом запоздало озаботился:
– А есть ли в это время вода в бане?

Григорян очень серьезно стал объяснять ему, что дом стоит под горкой и потому вода набирается туда самотеком. Когда выходили из машины, я заметил во дворе на некотором расстоянии друг от друга группы мужчин по два три человека. Журавлев тут же поинтересовался:
– А что это в комендантский час народ на улице?
– Думаю, жители дома вышли после сауны, – предположил Маврен Григорян и вполголоса, как бы про себя, проговорил, что сауна, видать, знатная, если народ рискует собой ради такого удовольствия.

Мы спустились в подвальные помещения, хозяин которых представился директором спотркомплекса «Атналант» Гамлетом Григоряном. И действительно, пока мы шли по длинному узкому коридору при тусклом свете горящих в полнакала электрических лампочек хорошо просматривались комнаты со спортивными снарядами, тренажерами, залы для спортивной борьбы, а конце была в наличии и условная цель нашего интереса – сауна. В предбанной комнате нас уже ждали трое любителей легкого пара. Капитан Григорян познакомил нас. Это были Роберт Кочарян, Серж Саркисян и Аркадий Гукасян.

Как и подобает в бане, скоро мы оказались опоясанными простынями и в резиновых шлепанцах. И тут все сразу ощутили, что в помещений довольно прохладно – даже батареи, казалось, источали холод. Пикантность ситуации для нас с Журавлевым состояла в том, что у нас под простынями прятались пистолеты Макарова, которые мы не могли нигде оставить. Как раз накануне из заложников в Мардакертском районе были освобождены четыре сотрудника нашей группы, причем табельное оружие при освобождении им вернули не сразу. После этого из министерства к нам поступил приказ – табельное оружие иметь при себе постоянно.

Конечно, в условиях жесткой экономии электроэнергии в мятежной области тепло в спортивный комплекс не подавалось. Спросить, греется ли тэн в парилке, у меня язык не поворачивался. К тому же Маврен предложил сначала поговорить и пригласил в комнатку, где стоял дощатый стол с длинными скамейками, накрытый для обычного в банных условиях перекуса, с традиционными национальными овощными и мясными блюдами домашнего приготовления. Как потом оказалось, Роберт, Серж и Аркадий принесли кое что с собой из дома. Кто то прихватил и бутылку тутовой водки, приготовленной специально «как для брата».

Первые минуты разговор не особенно клеился: мы испытывали неловкость, настороженность и внимательно присматривались друг к другу. Для каждого из нас эта встреча была по особому важной и ответственной. Я не мог не думать о том, что с формальной точки зрения передо мной те люди, с кем я, по идее, должен бороться: экстремисты, ослепленные национальными и политическими амбициями, организаторы массовых преступлений на межнациональной почве. Если верить оперативным материалам и характеристикам, которые давали им Поляничко и генерал Сафонов, все трое относились к самой агрессивной и непримиримой ветви Карабахского движения и заслуживали только одного – тюрьмы. Очень бы полезно было посидеть им в тюрьме и подумать: какую свободу лучше иметь? Они считались едва ли не главными лицами в межнациональной бузотерне. Но я помнил, что до начала карабахских событий все они прошли комсомольскую школу, поработали в партийных органах. Да и то, что я успел увидеть сам, совсем не подтверждало заявлений азербайджанской стороны.

Насколько непримиримы наши позиции теперь? Можно ли вести с ними диалог, попробовать разрешить конфликт на правовой основе? Как оценивают они сложившуюся ситуацию, какой выход предлагают? Как сложатся у нас отношения? Этой встречей я брал на себя большую ответственность. Дальнейшие служебные действия, мои позиции в карабахском вопросе, несомненно, во многом будут зависеть от ее результатов. Ошибаться было нельзя. И времени на раздумья не оставалось. Я, может, впервые в жизни ощущал себя посланцем России. Тайным. Почти тайным.

Думаю, у наших собеседников вопросов было не меньше. Их не могло не настораживать, что инициатором встречи оказался я. А ведь с момента моего прибытия в Карабах прошло всего несколько дней. Обычно они сами выявляли лояльных сотрудников правоохранительных органов или офицеров, устанавливали с ними возможные отношения. Но на ожидания и проверки у них тоже особого времени не было. Все складывается в Карабахе на редкость трудно. А за их спиной – Родина, бесправная и разрушаемая… С другой стороны, неизвестно, чего ждать им от встречи с двумя полковниками МВД СССР? Да все может быть! Не исключалась и самая примитивная провокация. И в то время, пока они ежатся в банной прохладе по указке этого московского эмвэдэшника, дом окружили омоновцы, и их сейчас арестуют в отместку за недавнее взятие в заложники четырех их коллег, а дальше тюрьмы, этапы… Самое страшное, что карабахскому подполью придется туго, потребуется время на восстановление связей, управления.

Ну, вообще то, здраво рассуждая, по тихому их взять невозможно. Двор дома с сауной находится под мощным контролем «своих», не будем скрывать. Хотя, конечно, рискнули они с лихвой! Зато вдруг окажется, что этот бывший комсомольский собрат действительно разумный и влиятельный в определенных кругах парень, как говорили о нем Зорий Балаян и Маврен Григорян? Словом, несомненно, и Роберт, и Серж, и Аркадий задавали себе в это время немало тревожных вопросов… Как потом оказалось, в соседнем подъезде, в квартире своей мамы, ожидая результатов, нервно расхаживал Зорий Балаян, туда – сюда, туда – сюда. Один ли он?

Постепенно сам собою завязался разговор, и мы поняли, почувствовали, что мы действительно из одного племени, что в нас живет наше прошлое. И если мы с Николаем Журавлевым работали на разных уровнях комсомола, вплоть до ЦК ВЛКСМ, то Серж и Роберт были руководителями Степанакертской городской комсомольской организации. Аркадий – заместителем редактора областной русскоязычной газеты «Советский Карабах». Обнаружилось множество общих знакомых, в памяти всплыли совместные комсомольские мероприятия. Наконец, перешли к реалиям жизни. Пошли вопросы друг к другу. Самые главные.

Многие детали этого банного разговора я потом записал по свежей памяти в своем дневнике. Встреча продолжалась около трех часов. После осторожного прощупывания друг друга мы поняли, что если и есть в наших позициях острые углы, то мы не должны возводить вокруг них непреодолимую китайскую стену. В чем то мы были оппонентами, но такими, которые должны были вместе выработать лучшие, самые разумные и справедливые решения и добиваться выхода из сложившегося тупика. Мы должны были выслушать друг друга и искать возможные совпадения позиций, ничего не отвергать из того, чего нельзя было принять сразу. Проявлять терпение и мудрость. Перед нами стояли сложнейшие вопросы, и цена у них была самая высокая.

Честно признаться, по определенным проблемам я был не готов к серьезному, аргументированному диалогу. Надо мной, конечно же, тяготела официальная, вроде бы всеми вокруг признанная, точка зрения. И как было сразу освободиться от привычных высоких понятий – «историческая сущность интернационализма», «братская дружба народов СССР», новая общность «советский народ»? Но зато я собственными глазами видел криминальную сторону конфликта, которая жестоко отражалась на жизни и быте простых людей и с армянской, и с азербайджанской стороны. И это обязывало меня не принимать на веру привычные догмы, а внимательно смотреть, думать и стараться быть справедливым.

В разговоре наши собеседники приводили множество фактов, которые подтверждали неизбежность появления карабахского конфликта в СССР из за недальновидной межнациональной политики, в данном случае политики ущемления прав и интересов коренного армянского населения, проводимой руководством Азербайджанской республики на протяжении практически всего советского периода в Карабахе и, особенно, в Нахичеванской АССР.

Жестокие преступные отзвуки недавних событий в Сумгаите, Шуши, Баку, Ханларе и Гяндже стали привноситься и в карабахское противостояние. Как мог Центр этого не заметить? Упразднение в НКАО конституционных органов управления, одностороннее репрессивное давление только на армянское население со стороны Комендатуры района чрезвычайного положения и т. д. Если Азербайджан устремленно ведет такую политику, значит, есть политические силы, которые ее целенаправленно формируют и реализуют. А кто то их поддерживает. По неведению? Сознательно? И к чему это приведет, в конечном счете?

Естественно, раз союзное государство позволяет разворачиваться такому процессу, обязательно появится сила, защищающая законные права и свободы обиженых. Центр обязан быть объективным и справедливым. До тех пор пока этого нет, карабахцы будут собственными силами и средствами защищать себя, отстаивать законность.

Заводилой разговора в карабахской троице был Роберт Кочарян. Правда, поначалу он был насторожен больше, чем его друзья. Потом успокоился, отошел, хотя остался удивительно собранным. Это, как я потом убедился, его всегда отличало. В разговоре он был до сухости конкретен, оценки событиям давал кратко, порой жестко, но без агрессивности. И вопросы умел задавать четко, не слукавишь, отвечая. Чувствовалось, что он основательно осведомлен о положении дел в Карабахе. Роберт приводил конкретные факты, которые я не мог опровергнуть, я знал о них из официальных источников. Но были и такие, которые настораживали, ибо за ними угадывалась новая негативная тенденция. Государству как бы незаметная, незначительная, и потому – вроде такого явления и не было. Иногда – совершенно локальные вещи. Например, речь шла о незаконном формировании официальным Баку дополнительных подразделений республиканского ОМОНа, не санкционированных Москвой. Эти подразделения дислоцировались в азербайджанских населенных пунктах области или в приграничных районах. Их силами теперь все чаще осуществлялись вооруженные нападения на армянские села.

Серж Саркисян отличался удивительной доброжелательностью и на редкость удачно дополнял Роберта. Он рассказывал об историческом развитии карабахской ситуации, причем, как мне показалось, с позиций совершенно объективных. Помню, я тогда подумал, что это наверняка следствие его длительной работы советником у Председателя Комитета особого управления НКАО Аркадия Ивановича Вольского. Не мог я тогда не обратить внимания на то, с каким почтительным уважением относились к Сержу не только в его ближайшем окружении, но и в самых разных компаниях. При его появлении вокруг становилось словно бы спокойнее и теплее. Как теперь принято говорить, он обладал особой харизмой.

Помню, что именно Серж в этот вечер порекомендовал мне посетить Исполком упраздненного Облсовета народных депутатов НКАО, посмотреть, какими средствами, в каких условиях этому Исполкому приходится решать насущные вопросы населения Нагорного Карабаха. Тогда я не придал должного значения его вежливому приглашению. Даже подумал: а не была ли это с их стороны попытка проверить меня – придет или уклонится, испугавшись будущей взбучки за открытое посещение логова национальных экстремистов? Потом, через день, когда я действительно побывал в здании Облисполкома, на меня с большим изумлением смотрели все, кого я встречал в коридорах и кабинетах этого «прокаженного» здания. Оказалось, уже почти год, еще со времен Вольского, никто ни из Оргкомитета, ни из Комендатуры РЧП, ни из предыдущих составов Следственно оперативной группы МВД СССР туда не заходил. Мое посещение было явлением неординарным не только для руководителей и сотрудников, работающих в здании Облисполкома, оно вызвало некоторый переполох в соседнем, главном учреждении Степанакерта и области, то есть в бывшем обкоме партии, а ныне – в Комендатуре района чрезвычайного положения и Оргкомитете по НКАО.

Аркадий Гукасян скорее, чем кто нибудь из нас, обрел банное настроение. Он тогда запомнился мне своим веселым нравом. Шутками и прибаутками, особенно в начале встречи, он привнес ту самую разрядку, которая позволила сделать разговор откровенным и доверительным. И это при том, что Аркадий не так давно в полную силу испытал на себе произвол военной комендатуры. 19 января 1990 года по приказу генерала Сафонова Аркадий Аршавирович Гукасян, заместитель редактора областной газеты «Советский Карабах», был арестован в своем рабочем кабинете за статью, напечатанную в этой газете накануне введения в НКАО чрезвычайного положения. В ней излагались факты о погромах, убийствах и вандализме в Баку и других районах Азербайджана. За это он без каких либо предъявления обвинений, был вертолетом доставлен в Тбилиси в Управление внутренних дел на транспорте. Только там обнаружилось, что в деле Гукасяна нет ни протокола задержания, ни постановления об аресте. Ничего кроме газетной статьи, которая излагала известные текущие события в Азербайджане и НКАО. Два дня Аркадий провел в изоляторе временного содержания, а затем без каких либо объяснений самолетом перевезен в Новочеркасск, где отсидел в тюремной камере еще 15 суток. Даже немало повидавшие офицеры МВД СССР не могли скрыть изумления столь беззастенчивым и грубым нарушением гражданских прав журналиста. Гукасян еще находился в тюрьме, а генерал Сафонов 31 января 1990 года издал приказ № 19, в соответствии с которым редактора и редколлегию газеты «Советский Карабах» подчинил себе и начальнику политического отдела своей комендатуры. В газету был назначен специальный цензор в ранге военного коменданта, без визы которого не мог печататься ни один материал. Областное отделение Союза журналистов по этому поводу направило обращение в Верховный Совет СССР. По привычной советской традиции жалобу Союза журналистов направили тем, кто нарушил законы – в Главное управление внутренних войск МВД СССР. В ответе заместителя начальника политуправления внутренних войск, генерал майора Нечаева признавалась неправомерность приказа генерала Сафонова, но на деле в НКАО все осталось по прежнему.

Роберт, Серж и Аркадий обнаружили хорошее знание обстановки и подлинную справедливость оценок в отношении азербайджанского руководства. Они называли имена высоких начальников, в том числе и работников правоохранительных органов, которые не разделяют официальной точки зрения на проблему НКАО, переживают из за отсутствия личных контактов с армянскими друзьями. По работе они знали немало людей, готовых участвовать в урегулировании конфликта, как только Москва будет этому способствовать.

То, о чем мы говорили в бане и предыдущей ночью с Зорием Балаяном, не было разговором на узко национальную тему. О проблемах, нами поднимаемых, тогда еще невозможно было прочитать нигде. Официальная политическая мысль не обсуждала в такой плоскости эти вопросы. Передо мной сидели люди, понимающие новую ситуацию, возникшую на их глазах, собственную, личную роль в ней. Они смело и осознанно отмечали историческую ответственность перед своим народом, что очень важно – за его будущее. И не только перед своим, но и перед другими народами нашей страны. Будущее СССР, русского народа, по нынешним временам – России, – все это неразрывно увязывалось ими с теми процессами, которые происходили в Карабахе.

Сегодня с улыбкой вспоминаю, что тогда в бане участники разговора обнаруживали явно разные интересы. У Роберта, Сержа, Аркадия и меня цель была понятной, и я изложил ее весьма подробно. Перед Мавреном Григоряном стояло, по моему, не меньше трех задач: во первых, быть все время начеку, обеспечивая безопасность и нашу с Журавлевым, и троих его армянских друзей; во вторых, максимально не упустить суть разговора и завтра изложить присутствующим сторонам свое мнение о встрече; в третьих, по возможности занять Журавлева, который, хотя и изображал глубокую заинтересованность и время от времени поддерживал знакомые ему темы, но все чаще нетерпеливо поглядывал на нетронутые закуски, тутовку и дверь в парилку.

Когда дошла очередь до парилки, стало ясно, что никакого жара там быть не может, лампочка над нами и та едва светила. Но, как оказалось, какой то сердобольный человек поставил там большую кастрюлю с нагретой водой. Наверное, когда мы пришли, вода была еще горячей, но за время разговора она остыла до температуры парного молока. Нам, гостям, хозяева предоставили право первыми поплескаться. Плескались мы с Журавлевым по очереди, карауля наше оружие. Выглядело это со стороны, наверное, странновато. Но что было, то было.

Завершив в небольшой комнатке, называемой парилкой, прохладную и мокрую процедуру, мы подняли по первой – «с легким паром». Но не успели мы почувствовать желанную внутреннюю теплоту от тутовки, как из под моей намокшей после обтирания простыни, обмотанной вокруг пояса, выскользнул родной табельный пистолет «Макаров». С грохотом, усиленным скольжением по кафельному полу, он оказался в противоположном от стола углу комнаты. Все примолкли в ожидании выстрела. Но, обошлось, выстрела не последовало! Сказать, как мне было совестно, – значит, не сказать ничего. Я встал, поднял с пола холодный пистолет и, уже не пряча, положил его на скамью рядом с собой. Все притворились, будто ничего не заметили. Пришлось мне натужно шутить и принимать независимый вид. В завершение банного вечера мы подняли еще по одной, пожелали друг другу успехов и условились о сотрудничестве в справедливом решении карабахских проблем.

Мое удовлетворение от встречи сменилось тревогой: а как наши собеседники доберутся до дома? На дворе ночь, комендантский час. Первый же патруль их задержит. Последствия вполне предсказуемы. Азербайджанские правоохранительные органы просто мечтали заполучить любого из них. Маврен предложил развезти наших новых знакомых по домам на машине, на которой мы приехали, служебной, обладающей пропуском за подписью самого генерала Сафонова «без досмотра». Серж и Роберт отказались от наших услуг, сослались на то, что живут почти рядом и пройдут к своим домам дворами. Попросили только довезти Аркадия Гукасяна, живущего в другом конце города. Мы так и сделали.

Разумеется, тогда мне в голову не могла придти мысль о том, что годы спустя этим молодым людям (Роберту Кочаряну и Сержу Саркисяну было по 36, а Аркадию Гукасяну – 33 года) придется нести на своих плечах тяжкий груз высших государственных должностей в Нагорном Карабахе и Армении. Но когда это случилось, я ничуть не удивился.