Вострубим убо, братие, аки в златокованную трубу, в разум ума своего и начнем бити в сребреныя арганы во известие мудрости, и ударим в бубны ума своего, поюще в богодохновенныя свирели, да восплачются в нас душеполезныя помыслы. Востани, слава моя, востани, псалтырь и гусли. Да развергу в притчах гадания моя и провещаю во языцех славу мою. Сердце смысленнаго укрепляется в телесе его красотою и мудростию...
      Ведыи, господине, твое благоразумие и притекох ко обычнеи твоеи любве. Глаголет бо святое писание: "просите и приимете"; Давид рече: "не суть речи, ни словеса, их же не слышатся гласи их".
      Мы же не умолчим, но возглаголем к господину своему всемилостивому князю Ярославу Всеволодичю.
      Княже мои, господине! Помяни мя во княжении своем, яко аз раб твои и сын рабы твоя.
      Вижю, господине, вся человеки, яко солнцем, грееми милостию твоею, точию аз един, яко трава, в застени израстущи, на нюже ни солнце сияет, ни дождь идет: тако аз хожю во тме, отлучен день и нощь света очию твоею. Тем, господине, приклони ухо твое во глаголы уст моих и от всех скорбеи моих избави мя.
      Княже мои, господине! Вси напитаются от обилия дому твоего, аки потоком пища твоея; токмо аз един жадаю милости твоея, аки елень источника воднаго.
      Есмь бо яко древо сухо, стояще при пути, да вси мимоходящеи секут его; тако и аз всеми обидим есмь, зане не огражен есмь страхом грозы твоея, аки оградом твердым.
      Княже мои, господине! Богат муж везде знаем есть и в чюжем граде; а убог мужь и во своем граде неведом ходит. Богат мужь возглаголет - вси молчат и слово его до облак вознесут; а убог мужь возглаголет, то вси на него воскликнут. Их же бо ризы светлы, тех и речи честны.
      Княже мои, господине! Не возри на внешняя моя, но вонми внутренняя моя. Аз бо есмь одеянием скуден, но разумом обилен; юн возраст имыи, но стар смысл вложих вонь. И бых паря мыслию своею, аки орел по воздуху.
      Княже мои, господине! Яви ми зрак лица твоего, яко глас твои сладок, и уста твоя мед истачают, и образ твои красен; послания твоя яко раи с плодом; руце твои исполнены яко от злата аравииска; ланиты твоя яко сосуд араматы; гортань твои яко крин, капля миро, милость твою; вид твои яко ливан избран; очи твои яко источник воды живы; чрево твое яко стог пшеничен, иже многи напитая; слава твоя превозносит главу мою, и бысть выя в буести, аки Фарсис в монисте.
      Княже мои, господине! Не зри на мя, аки волк на агнеца, но зри на мя, яко мати на младенца. Возри на птица небесныя, яко ни сеют ни жнут, ни в житница сбирают, но уповают на милость божию.
      Да не буди рука твоя согбена на подание убогим. Писано бо есть: "просящему у тебе даи, толкущему отверзи, да не лишен будеши царства небеснаго"; писано бо есть: "возверзи на господа печаль свою, и тои тя препитает во веки".
      Княже мои, господине! Не лиши хлеба нища мудра, не возноси до облак богата несмыслена. Нищь бо, а мудр, яко злато в калне сосуде; а богатыи человек бесмыслен, яко паволочито изголовие, соломы наткано; а убог несмыслен, аки солома во грязи втоптана.
      Княже мои, господине! Аще есми на рати не велми храбр, но в словесех крепок; тем збираи храбрыя и совокупляи смысленыя.
      Луче един смыслен, паче десяти владеющих грады властелин без ума; ибо Соломон тако же рече: "лучше един смыслен паче десяти владеющих властелин без ума, зане же мудрых мысль добра". Данил рече: "храбра, княже, борзо добудешь, а умен дорог". Мудрых полцы крепки и грады тверды; храбрых же полцы силни, а безумни: на тех бывает победа...
      Не корабль топит человеки, но ветр; тако же и ты, княже, не сам владееши, в печаль введут тя думцы твои. Не огнь творит разжение железу, но надмение мешное.
      Умен муж не велми бывает на рати храбр, но крепок в замыслех; да тем добро собирати мудрые...
      Княже мои, господине! Аз бо не во Афинех ростох, ни от философ научихся, но бых падая аки пчела по различным цветом и оттуду избирая сладость словесную и совокупляя мудрость, яко в мех воду морскую.
      Княже мои, господине! Не остави мене, яко отец мои и мати моя остависта мя; а ты, господине, приими милостию своею.
      Княже мои, господине! Яко же дуб крепится множеством корения, тако и град нашь твоею державою. Княже мои, господине! Кораблю глава кормник, а ты, княже, людем своим. Видех полцы без добра князя и рекох: велик звер, а главы не имеет. Женам глава муж, а мужем князь, а князем бог.
      Яко же бо паволока, испестрена многими шолки, красно лице являет, тако и ты, княже нашь, умными бояры предо многими людми честен еси и по многим странам славен явися.
      Яко же невод не удержит воды, но избирает множество рыб, тако и ты, княже нашь, не держишь богатества, но раздаешь мужем сильным и совокупляешь храбрыя.
      Златом бо мужеи добрых не добудешь, а мужми злато, и сребро, и градов добудеш. Тем и Езекия, царь Израилев, похвалися послом царя Вавилонскаго, показа им множество злата своего; они же рекоша: "нашь царь богатее тебе не множеством злата, но множеством храбрых и мудрых людеи".
      Вода мати рыбам, а ты, княже нашь, людем своим.
      Весна украшает землю цветы, а ты нас, княже, украшаеши милостию своею.
      Княже мои, господине! Се бо бьтл есми в велицеи нужи и печали и под работным ермом пострадах; все то искусих, яко зло есть.
      Лучше бы ми нога своя видети в лыченицы в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярстем дворе; лучше бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе.
      Не лепо у свинии в нозрех рясьт златы, тако на холопе порты дороги. Аще бо были котлу во ушию златы колца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти, холопья имени.
      Лучше бы ми вода пити в дому твоем, нежели мед пити в боярстем дворе; лучше бы ми воробеи испечен приимати от руки твоея, нежели боранье плечо от государей злых.
      Многажды бо обретаются работные хлебы аки пелынь во устех, и питие мое с плачем растворях.
      Добру господину служа, дослужится свободы, а злу господину служа, дослужится болшие работы.
      Княже мои, господине! Кому Переславль, а мне гореславль; кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Белоозеро, а мне чернее смолы; кому Лаче озеро, а мне много плача исполнено, зане часть моя не прорасте в нем.
      Друзи мои и ближнии мои отвергошася мене, зане не поставлях пред ними трапезы, многоразличными брашьны украшены. Мнози дружатся со мною, простирающе руки своя в солило, наслаждающе гортань свою пчелиным дарованием, а при напасти паче врази обретаются и паки помогающе подразити ноги моя; очима восплачются о мне, а сердцем возсмеют ми ся. Тем несть ми веры яти другу, ни надеятися на брата, ни на друга. Аще ли что имею, поживут со мною; аще ли не имею, то скоро отлучатся от мене.
      Тем же, княже мои, господине, вопию к тебе, одержим нищетою.
      Не лга бо ми Ростислав князь: "лучше бы ми смерть, нежели курское княжение"; тако же мужу: лучьше смерть, нежели продолжен живот в нищете. Сего ради Соломон глаголет: "богатьства и убожества не даи же ми, господи: обогатев, восприиму гордость и буесть, а во убожестве помышляю на татбу и на розбои, а жены на блуд".
      Сего ради, княже мои, господине, притекох ко обычнеи твоеи любви и нестрашимеи милости, бежа убожества, аки ротника зла, аки от лица змиина, зовыи гласом блуднаго сына, еже рече: "помяни мя, спасе"; тем и аз вопию ти: помяни мя, сыне великого князя Всеволода, да не восплачюся аз, лишен милости твоея, аки Адам рая. Обрати тучю милости твоея на землю худости моея; да возвеселюся о царе своем, яко обретая корысть многу злата, воспою, яко напоен вина, возвеселюся, яко исполин тещи путь.
      Земля плод дает обилия, древеса овощь; а ты нам, кияже, богатство и славу. Вси бо притекают к тебе и обретают от печали избавление; сироты, худые, от богатых потопляеми, аки к заступнику теплому, к тебе прибегают. Птенцы радуются под крылома матери своея, а мы веселимся под державою твоею.
      Избави мя, господине, от нищеты, аки птицу от кляпцы, и исторгни мя от скудости моея, яко серну от тенета, аки утя, носимо в кохтях у сокола.
      Иже бо в печали кто мужа призрит, то аки водою студеною напоит в день зноя.
      Княже мои, господине! Ржа ест железо, а печаль ум человеку. Яко слово многоразливаемо гинет, тако и человек от многи беды худеет; печалну человеку засышют кости. Всяк видит у друга сучец во очию, а у себе ни бревна не видит. Всяк человек хитрит и мудрит о чюжеи беде, а о своей и смыслити не может.
      Княже мои, господине! Яко же море не наполнится, многи реки приемля, тако и дом твои не наполнится множество богатьства приемля, зане руце твои яко облак силен, взимая от моря воды - от богатьства дому твоего, труся в руце неимущих. Тем и аз вжадах милосердия твоего...
      Аще есмь не мудр, но в премудрых ризу облачихся, а смысленных сапоги носил есмь.
      Но обаче послушаи гласа моего и постави сосуд сердечныи под потоком языка моего, да ти накаплет сладости словесныя паче вод араматских. Давид рече: "словеса твоя паче меда устом моим". Соломон рече: "уста медвеныя - словеса добрая; уста праведнаго каплют премудрость, печаль сердцу дума безумных; безумный бо вознесет глас свой с смехом".
      Мужа мудра обреть, глаголи к нему и к тому прилепи сердце свое. Глаголет писание: "взыщите премудрость, да жива будет душа ваша. Прилепляяся премудрым, премудр будешь. Мужа лукава бегаи и учения его не слушаи".
      Очи мудраго во главе, а безумнаго аки во тме ходят. Муж мудр смысленным друг, а несмысленным недруг. Сердце мудраго в дому плачевне, а безумных в дому пира. Мужа мудра на путь послав, мало ему накажи, а безумнаго послав, сам необленися поити. Лучше ми слышети прещения мудрых, нежели наказания безумных. Рече: "даи мудрому вину, и он премудрее явится, а безумнаго, аще и кнутьем бьешь, развязав на санех, не отъимеши безумия его".
      Кажа безумных, многа примет себе досажения: посреди сонмищ срамляется. Рече: "не сеи жита на браздах, ни мудрости в сердцы безумных". Не стоит вода на горах, ни мудрость в сердцы безумных.
      Княже мои, господине! Не отрини раба скорбящаго, не лиши мене живота своего. Яко очи рабыни в руце госпожа своеи, тако очи наши в руку твоею, яко аз раб твои и сын рабы твоея. Насыщаяся многоразличными брашны, помяни мя, сух хлеб ядущаго; веселяся сладким питием, облачаяся в красоту риз твоих, помяни мя, в неизпраннем вретищи лежаща; на мягкои постели памяни мя, под единем рубом лежаща, зимою умирающаго, каплями дождевыми, яко стрелами, пронизаема.
      Княже мои, господине! Орел птица царь надо всеми птицами, а осетр над рыбами, а лев над зверми, а ты, княже, над переславцы. Лев рыкнет, кто не устрашится; а ты, княже, речеши, кто не убоится? Яко же бо змии страшен свистанием своим, тако и ты княже нашь, грозен множеством вои. Злато красота женам, а ты, княже, людем своим. Тело крепится жилами, а мы, княже, твоею державою. Птенцы радуются весне, а младенцы матери, а мы, княже, тебе. Гусли строятся персты, а град нашь твоею державою.
      Яко же бо ряп, збирая птенцы, не токмо своя, но и от чюжих гнезд приносит яица. Воспоет, рече, ряп, созовет птенца, их же роди и их же не роди; тако и ты, княже, многи слуги совокупи, не токмо своя домочадца, но и от инех стран совокупи притекающая к тебе, ведущие твою обычную милость. Князь бо милостив, яко источник тих, не токмо скоты напаяет, но и человеки.
      Княже мои, господине! Ни моря уполовнею вычерпать, ни нашим иманием дому твоего истощити.
      Аще бо не мудр есми, поне мало мудрости сретох во вратех, а умных муж сапог поносил есмь и в смысленных ризу облачихся.
      Или от бозумия, княже, рекл есмь слово? Кто видал небо полстяно и звезды лутовяные, а безумных, мудрости глаголюща?
      Ни камень по воде плавает. Тако же ни псом, ни свиниям не надобно злато, ни безумным мудрыя словеса. Ни мертвеца розсмешити, ни блуднаго наказати. Коли поженет синица орла, тогда безумныи ума научитца. Яко же бо во утлу кад дути, тако безумнаго наказати. Безумных бо ни сеют, ни орют, ни прядут, ни ткут, но сами ся ражают...
      Или речеши, княже: солгал есмь. То како есть? Аще бы умел украсти, то селико бых к тобе не скорбел. Девка погубляет свою красоту блуднею, а муж свою честь татбою.
      Или речеши, княже: женися у богатаго тестя; ту пеи и ту яжь. Лутче бо ми трясцею болети: трясца бо, потрясчи, пустит, а зла жена и до смерти сушит.
      Глаголет бо ся в мирских притчах: "ни птица во птицах сычь; ни в зверех зверь еж; ни рыба в рыбах рак; ни скот в скотех коза; ни холоп в холопех, хто у холопа работает; ни муж в мужех, кто жены слушает"...
      Блуд во блудех, кто поимет злу жену прибытка деля или тестя деля богата. То лучше бы ми вол видети в дому своем, нежели жену злообразну.
      Видех злато на жене злообразне и рекох еи: нужно есть злату сему.
      Лучше бы ми железо варити, нежели со злою женою быти.
      Жена бо злообразна подобна перечесу: сюда свербит, сюда болит.
      Паки видех стару жену злообразну, кривозороку, подобну черту, ртасту, челюстасту, злоязычну, приничющи в зерцало, и рекех еи: не позоруи в зерцало, но зри в коросту; жене бо злообразне не достоит в зерцало приницати, да не в болшую печаль впадет, ввозревше на нелепотьство лица своего.
      Или речеши, княже, пострищися в чернцы. То не видал есмь мертвеца, на свинии ездячи, ни черта на бабе; не едал есми от дубья смоквеи, ни от липья стафилья.
      Лучши ми есть тако скончати живот свои, нежели, восприимши ангелскии образ, богу солгати. Лжи бо, рече, мирови, а не богу: богу нелзе солгати, ни вышним играти.
      Мнози бо, отшедше мира сего во иноческая, и паки возвращаются на мирское житие, аки пес на своя блевотины, и на мирское гонение; обидят села и домы славных мира сего, яко пси ласкосердии. Иде же брацы и пирове, ту черньцы и черницы и беззаконие: ангелский имея на себе образ, а блуднои нрав; святителскии имея на себе сан, а обычаем похабен.
      Княже мои, господине!.. рытыри, могистри, дуксове,... форозе - и те имеют честь и милость у поганых салтанов. Яко орел, ин воспад на фарь, бегает чрез потрумие, отчаявся живота; а иныи летает с церкви или с высокие полаты, паволочиты крилы имея; а ин наг течет во огнь, показающе крепость сердец своих царем своим; а ин, прорезав лысты, обнажив кости голенеи своих, кажет цареви своему, являет ему храбрость свою: а иныи, скочив, метается в море со брега высока со конем своим, очи накрыв фареви, ударяет по бедрам... а ин, привязав вервь ко кресту церковному, а другии конец к земли отнесет далече и с церкви по тому бегает долов, единою рукою за конец верви тои держит, а в другои руце держаще мечь наг; а ин, обвився мокрым полотном, борется с лютым зверем.
      Ту бо остану много глаголати, да не во мнозе глаголании разношу ум свои и буду яко мех утл, труся богатьства в руце инем, и уподоблюся жерновом, иже люди насыщают, а в себе не могут наполнити жита. Да не возненавиден буду многою беседою, яко же птица, частящи песньми, ненавидима человеки...
      Тем же и аз, мутноумен, охабихся; бояхся, господине, похуления твоего на мя, худ разум имея... Окушахся глаголати, уста ненаказана имея, обуздан страхом божиим. Начах глаголати, премудростию хваляся, не велми от безумия.
      Не едал бо есми от песка масла, а от козла млека, ни безумнаго, мудрости глаголюща.
      Како ти возглаголю то, имея лубян ум, а полстян язык, мысли, яко отрепи изгребены?
      Может ли разум глаголати сладко? Сука не может родити жеребяти; аще бы родила, кому на нем ездити?
      Ино ти есть лодия, а ин ти есть корабль, а иное конь, а иное лошак; ин ти есть умен, а ин безумен. Безумных бо ни куют, ни льют, но сами ся ражают.
      Или речеши, княже: солгал еси, аки пес. То добра пса князи и бояре любят.
      Но уже оставим речи и рцем сице. Воскресни, боже, суди земли! Силу князю нашему укрепи; ленивые утверди; вложи ярость страшливым в сердце. Не дай же, господи, в полон земли, нашеи языком, незнающим бога, да не рекут иноплеменницы: где есть бог их. Бог же нашь на небеси и на земли. Подаи же им, господи, Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифово целомудрие, Соломоню мудрость, Давидову кротость; умножи люди своя во веки под державою твоею, да тя славит вся страна и всяко дыхание человече. Слава богу во веки, аминь.

назад		далее