Назад| Оглавление| Вперёд

Мы давно уже оставили позади приветливые деревни Тюрингии и Баварии, пульсирующие в военной лихорадке города Восточной Германии, проехали Катовице, Перемышль и Львов. Теперь стало ясно, что мы едем на южный русский фронт. Мы стали недоверчивыми, так как со времен весенних приказов 1941 года «о маршах к нефтяным полям Персии» мы отвыкли думать о простых ходах.

В Киеве мы пересекли Днепр по много раз залатанному мосту. Получили предупреждение о партизанской опасности. Эшелон с боевой техникой, шедший впереди нас, был пущен ими под откос и частично разграблен. С тех пор как мы уехали из Франции, все вокруг нас снова стало белым.

17 февраля поезд остановился. Внезапно мы оказались под огнем минометов и пулеметов. Из леса показались сани, запряженные лошадьми, на которых на нас неслись партизаны, желавшие разжиться легкой добычей. Под огнем наших пулеметов им не удалось не только приблизиться к эшелону, но и вернуться в спасительный лес. Через некоторое время поезд продолжил движение.

После столкновения с партизанами наше напряжение постоянно нарастало. Навстречу нашему эшелону, едва тащившемуся на восток, стали попадаться сначала мелкие, а потом и более крупные группы безоружных немецких солдат. Наши призывы никакого дружеского отклика не встречали:
— Поворачивай, камрады! Вам надо в обратную сторону! Вам надо собраться и снова наступать! Задача — идти на восток! — кричали мы, высокомерно посматривая на побитых сверху вниз.
— Да вы уже через сутки бегом побежите на запад! — с запальчивостью кричали они нам.

Конечно, и мы отходили бы перед численно превосходящим противником, но никогда бы не бросили оружие. То, что мы видели под насыпью, — было психологическим влиянием Сталинграда. Потеряв веру в оружие и командование, они уже не могли и не хотели быть тем, чем прежде был Германский вермахт.

В ходе тяжелых боев русские взяли Харьков. Наряду с соединениями сухопутных войск под командованием генерала войск СС Пауля Хауссера его обороняли 1 -я и 2-я мотопехотные дивизии СС, которые до нас были поспешно отправлены сюда из Франции. Обергруппен-фюрер СС Пауль Хауссер не выполнил многократный приказ фюрера «удерживать Харьков до последнего человека» и, уступая многократному превосходству противника, оставил город, когда он был почти окружен. Лишь благодаря сознанию личной ответственности этого офицера был предотвращен еще один Сталинград. Когда его вызвали в ставку фюрера, его отказ выполнить приказ был ему прощен.

Наша 3-я дивизия СС должна была занять оборону по соседству с дивизиями СС «Лейбштендарте Адольф Гитлер» и «Рейх». В полдень 19 февраля наш эшелон медленно подходил к Полтаве. На аэродроме неподалеку последние самолеты покидали взлетную полосу. Когда город был уже виден, по вспомогательным рампам мы выгрузили технику с поезда. Машина за машиной, танк за танком длинная колонна в полном порядке вошла в Полтаву, важнейший транспортный узел. Наши солдаты совершенно не обращали внимания на явления разложения в бегущих войсках. «Старики» говорили «молодым»:
— Такое уже было. Это быстро проходит.

Мы разместились на квартиры далеко от Полтавы в маленьком городке с чистыми ухоженными деревянными домами. Его жители оказались довольно приветливы и помогали нам чем могли.

Ветер доносил канонаду. Через несколько дней мы покинули район сосредоточения и приступили к повторному захвату Харькова.

Контрудар наших трех дивизий, имевших повышенную огневую мощь, оказался совершенно неожиданным для русских. Вместо ожидавшейся верной победы их войска оказались в многочисленных окружениях, которые последовательно привели к уничтожению наступавших советских войск.

В ходе непрерывных маршей я не мог записывать даты и населенные пункты. На второй или третий день вечером в глубоком снегу сломалась машина. Штурм-баннфюрер Кнёхляйн и другие пассажиры пересели в другой автомобиль, так как при плохой видимости они не могли отстать от колонны главных сил. Я остался один. Вскоре метель замела все следы. Зажав между ног каталитическую печку, я пытался согреться в машине и внезапно уснул от переутомления.

Проснувшись от холода в утреннем тумане, я увидел, что ко мне приближаются три всадника. Я соскользнул из машины в снег и открыл по ним из карабина такой огонь, как если бы стрелял целый экипаж машины. Всадники быстро ретировались.

Вскоре я обнаружил соседей. Рядом со мной стояло саперное подразделение, взявшее своей машиной на буксир тяжелое орудие. Обстановка была неясной. Мы были на холме, слева доносилась канонада. Но куда нам ехать, было совершенно непонятно. На своем пути мы могли встретить не только немцев, но и советских всадников, и автоматчиков на санях, которые в глубоком снегу были гораздо подвижнее нас.

Пока мы заводили машины, канонада усилилась, при этом она постепенно перемещалась. Стало ясно, что бой ведут подвижные войска.

— Внимание! Танки противника! — крикнул молодой гренадер и прыгнул в укрытие.
— Делом, парень, занимайся, делом, — успокоил его «старик».

Поставили на позицию орудие, зарядили 150-мм снаряд. Из тумана лязг гусениц приближался прямо к нам. Противник или наши? Командир расчета поднял руку. Танк навел пушку на нас.

— Наши танки! — донесся крик, и мы поднялись из укрытия. После недоверчивой заминки люки танка открылись, стальная машина поехала к нам. Там и здесь — лица с улыбками облегчения. Стоило отказать нервам, отсутствие дисциплины в расчете или в экипаже, и дело не обошлось бы без жертв.

Командир экипажа рассказал о происходящем за пеленой тумана. Наша дивизия ночью прорвала фронт наступающего противника и окружила его.

Когда туман рассеялся, позднее мы увидели весь размах произошедшей в долине трагедии. Огромные колонны мчались, мешая друг другу, на запад и на восток. Танки, сани, грузовики наезжали друг на друга, в то время как с высот вокруг немецкая артиллерия вела по ним убийственный огонь. Напрасно Т-34 пытались вступить в бой. С более высоких укрытых позиций они сразу же уничтожались. Это было уничтожение противника, потерявшего управление и впавшего в панику. Мы постоянно выстреливали белые опознавательные ракеты, чтобы не попасть в мясорубку, так как оказались между нашими войсками и противником.

Пока поблизости полыхал ад, среди нас оказался 12-летний парнишка. Может быть, он принял нас за красноармейцев и решил к нам прибиться. Мнения по поводу того, что делать с ним, разошлись. Я вместе с большинством считал, что его просто надо отпустить. Другие хотели его на время задержать и разобраться с ним. Наконец победило большинство, в основном «старики». Мы показали ему, чтобы он исчез как можно быстрее. Из моего энергичного «Давай, Давай!», он, конечно же, понял, что должен побыстрее уматывать. Когда он отбежал уже метров на сто и оглянулся, выстрел бросил его на землю. У меня было такое чувство, будто попали в меня. Стоя немного в стороне, я почувствовал, что взгляд этого парнишки устремлен прямо на меня. Второй выстрел добил его, уже сидевшего на снегу.

Один из резервистов, наверняка сам отец семейства, крикнул на стрелявшего:
— Это что, действительно было необходимо, унтер-шарфюрер?
— Маленький иван наверняка был разведчиком красноармейцев. Если бы он убежал к своим, они бы быстро сделали из нас жаркое.

Был ли это беспощадный закон войны или хладнокровное убийство? Для меня — это было ненужное беспощадное убийство мальчишки. Можно было просто махнуть ему, чтобы он вернулся назад. Как ни суди, мальчику уже ничем нельзя было помочь. Он лежал в снегу в своей бедной одежонке, лицом к солнцу. Зачем я крикнул ему, чтобы он убегал? Разве я не думал, что может так получиться? И почему я, здесь самый старослужащий, еще не унтершарфюрер, и должен принимать к сведению то, что решают другие?

Тем временем удалось завести и трехосный тягач. Я поехал по его колее. Кругом — канонада. На кого мы наткнемся? На своих или врагов? Во второй половине дня мы отыскали нашу часть, которая вела бой. Бой, или, вернее, исход побоища, был предрешен. При наших минимальных потерях противник потерял убитыми и ранеными многие тысячи.

Сначала мы наносили удар в юго-восточном направлении. Погода становилась лучше, дело шло к русской весне. Мы двигались по замерзшей болотистой местности. Новый офицер для поручений, как и доктор Грютте, с высшим образованием, офицер-резервист старшего возраста (ему было лет 35), как обычно, получал рискованные задания по разведке дорог и просто разведке. Как я быстро понял, унтерштурмфюрер Герр со своим молодым водителем были совершенно не способны их выполнять.

Когда наша дивизия наступала по двум расходящимся направлениям, крупные силы противника отходили на восток рядом с нами, позади нас и перед нами. Унтерштурмфюрер Герр получил задачу установить связь с танковым авангардом дивизии СС «Рейх», наступавшей южнее нас в северо-восточном направлении. Расстояние между нами было приблизительно 30 километров. Район между нашими соединениями был не разведан. Я не завидовал ни офицеру для поручений, ни его водителю.

— Поедете с Крафтом! — услышал я разговор Кнёх-ляйна с офицером для поручений. Да, значит, он снова решил подставить меня. Переставляя на другую машину знак командира батальона и перекладывая его вещи, я подумал, что так все и должно быть. От адъютанта доктора Грютте мне удалось добиться, чтобы с нами отправили переводчика — фольксдойче Мельдера.

Мы выехали около полудня. День был пасмурный и туманный. Дорога — хорошо укатанной. Тент с машины я снял, чтобы офицер для поручений мог время от времени вставать и осматривать окрестности.

Мы давно уже проехали тридцать километров, но не видели ни противника, ни наших. Несколько раз над нами пролетал У-2. Следов боев тоже не было. Через два часа пути мы наконец встретили в небольшой деревне авангард 2-й мотопехотной дивизии СС «Рейх». С момента полученной нами информации дивизия ушла далеко вперед, поэтому так долго мы не могли ее встретить.

После того как на карты были нанесены населенные пункты и ориентиры и выяснено последующее направление наступления, к вечеру мы отправились назад. Усилился гололед, и я вынужден был снизить скорость, чтобы не вылететь в придорожную канаву, из которой мы бы без посторонней помощи не выбрались. Через час совсем стемнело. Офицер для поручений не слишком разбирался в карте и полагался на только что нанесенные ориентиры. Я предпочитал ориентироваться по компасу, солнцу, опросам жителей и, на обратном пути — по особенностям дороги. Чтобы ездить по этой стране, нужно обладать фантазией и выраженным чувством ориентирования.

В свете закрытых щитками фар в тумане я едва различал дорогу. Над нами снова пролетел У-2. Его повторяющиеся пролеты могли означать, что этой дорогой могли воспользоваться русские или что они находятся неподалеку. Мы проехали несколько перекрестков, по поводу проезда которых у нас возникли расхождения во мнениях.

Вдруг темноту разорвали вспышки выстрелов и трассы пуль. Я выключил свет. По обе стороны дороги я заметил стоящие на позициях противотанковые пушки. У обочины дороги я увидел стрелка с противотанковым ружьем. После его выстрела за мной раздался крик раненого Мельдера.

В свете трассирующих пуль я заметил сани, спешащие мне наперерез. У обочины стояла немецкая санитарная машина с распахнутыми дверями. Ее пассажиры лежали на дороге в разорванной форме. Увидев это, я еще прибавил газу, несмотря на то что машину заносило. Сидящий рядом со мной офицер даже пистолета не достал. Вот экипаж попался! Один позади меня непрерывно кричал, второй, мой начальник, оказался неспособен к какому-либо сопротивлению. В последний момент все решилось в нашу пользу. Мне удалось проскочить по дороге, прежде чем ее успели перекрыть сани. Стрельба позади нас постепенно затихла. Теперь мой сосед был готов к бою. Вопреки уставу я крикнул ему, чтобы он не вздумал стрелять, так как нас сразу накроют по вспышке выстрела. Проехав некоторое время, я остановил машину, чтобы помочь раненому. Ходить он не мог, правая нога была словно парализована. Осторожно я размотал одеяло, в которое Мельдер завернулся во время езды. При свете карманного фонарика разрезал штанину, чтобы добраться до раны. Я ожидал увидеть нечто ужасное от попадания пули противотанкового ружья. Но на его бедре не оказалось ничего, кроме небольшого синяка. Пуля прошла по касательной. «Раненый» сразу перестал орать. Но когда он снова начал ныть, я потерял самообладание и дал ему затрещину. Помощь ему была не нужна, и он свободно мог ходить.

Без происшествий к концу ночи мы разыскали наш батальон. Пока офицер докладывал командиру, я занял свое место в колонне. Мы снова двигались в направлении Харькова. Наше наступление поддерживали пикирующие бомбардировщики-истребители. 26 февраля мы находились в районе Орелки. Пока дивизия остановилась вдоль дороги, ее командир и его адъютант вылетели на «Физелер-шторхе» на разведку местности. Легкая советская зенитка сбила самолету нас на глазах. Моментально выдвинувшийся ударный отряд с территории противника доставил три трупа. Обергруппен-фюрер СС и генерал войск СС Теодор Айке, тяжело раненный на северном участке фронта во время рекогносцировки, последовал за своим погибшим сыном-лейтенантом, супругой и дочерью, погибшими во время налета авиации.

Образовывая один из захватов огромных клещей, наша дивизия наступала в северном направлении западнее Харькова, к 8 марта заняла Ольшаны, а через два дня — Дергачи. Насколько я сам могу судить, ожесточенность боев после Орелки и Лозовой значительно усилилась, и наши потери в борьбе с численно превосходящим противником тоже были высоки. Постоянно уничтожаемые и возобновляющиеся танковые армады противника требовали своих жертв. За то, что вообще мы одержали успех, надо благодарить гениального командира нашего танкового корпуса СС «папу» Хауссера. Он, как настоящий отец, полностью сознавая, что рискует собственной жизнью, отказался выполнять приказ Гитлера и спас «своих парней» от уготованной им участи «Сталинградских бойцов», а затем добился огромных успехов.

В последующие дни мы заняли оборону по дуге от Ольшан, через Дергачи и далее к востоку от Харькова, отражая ожесточенные попытки прорыва советских войск из окружения и обеспечивая дивизиям СС «Лейб-штандарте» и «Рейх» возможность прорыва в Харьков и его повторное взятие. Между Ольховом и Чугуевом мы вели тяжелые бои с массами советских танков.

Картина танкового сражения неизгладимо запечатлелась в памяти. Это было в середине марта. Растянувшись на километры, сравнительно далеко один от другого, напротив друг друга стояли гиганты технической войны, колоссы из десятков тонн стали и вели убийственную дуэль.

Мы наблюдали в бинокли за противоположной стороной лощины, где показались танки противника с десантом пехоты. Его намерения были очевидны — прорвать нашу оборону и прорваться в окруженный Харьков. Мы находились на нашем открытом левом фланге. Левее нас, стараясь занять наиболее пригодные для обороны позиции, выехали наши танки. За ними, изготовившись для контратаки, заняли место бронетранспортеры.

Первыми с расстояния 1500 метров открыли огонь наши «тигры». Несмотря на защитное маневрирование, вскоре первые Т-34 загорелись. Но что значат некоторые потери для массы наступающих стальных колоссов? Противник подошел на 1000 метров и снова встретил огонь. Теперь его открыли наши Pz IV. Выстрелы и разрывы слились в сплошной грохот. В самом начале боя два наших танка Pz IV разлетелись на куски в огромных всполохах огня. С обеих сторон росло количество облаков черного дыма, поднимающихся в солнечное весеннее небо. Один из наших горящих «гробов» стоял настолько удачно, что дым от него тянулся перед нашим фронтом и затруднял прицеливание противнику по нашим постоянно меняющим позиции танкам.

Пехотный десант противника, приготовившийся к быстрой атаке, давно уже спешился и ушел в укрытие. Я сам спрятался в овражке и с напряжением наблюдал в бинокль за ходом танкового боя. Справа от меня остановился «тигр», с огромной частотой стрелявший по подходившим Т-34. Вдруг раздался взрыв, сорвавший его 16-тонную башню, которая тут же снова упала на корпус. Из всех щелей машины повалил дым. Подойти к «тигру» мы не могли, потому что он находился под огнем танков противника.

Когда русские офицеры и комиссары все-таки подняли свою пехоту, чтобы сопровождать в наступлении танки, огонь наших боевых машин и бронетранспортеров начал косить ее ряды. Пулеметные очереди, огонь из 20 и 37-мм скорострельных зенитных пушек нанес противнику большие потери. Не прошло и часа, как они оказались раза в три больше, чем у нас, и русские прекратили бой.

Теперь мы смогли подойти к нашему 60-тонному колоссу. Мы вытащили из него экипаж и положили на траву. Никто из танкистов не был мертв, как это немыслимо ни звучит, но и долго никто не прожил. Ударной волной взрыва им повредило внутренние органы. Причина взрыва заключалась в том, что во время ведения беглого огня произошла осечка. По инструкции было необходимо выждать определенное время, и только после этого открывать затвор. Но в горячке боя заряжающий, очевидно, открыл его слишком рано, и снаряд «выстрелил» в башне танка.

После окончательного поражения русского наступления в районе Харькова, четвертого города в Советском Союзе по численности населения, направление нашего марша изменилось на 180 градусов: мы пошли на север. Позади остались недели боев на окружение, когда в молниеносном темпе, когда окруженные советские объединения были буквально размолоты между тремя мотопехотными дивизиями СС. Кульминация этих сражений произошла 5 марта 1943 г. под Еремеевкой, где части двух советских танковых и одного кавалерийского корпусов и трех стрелковых дивизий истекли кровью в окружении дивизии «Мертвая голова» и нами были захвачены большие количества техники и вооружения.

Затем мы переживали период весенней распутицы. Харьков был снова захвачен теми же дивизиями СС, которые его недавно оставили, — это был крупный стратегический успех. Затем 1 -я мотопехотная дивизия «Лейб-штандарте Адольф Гитлер» быстрым ударом из Харькова захватила Белгород, куда выдвинулась и наша дивизия, чтобы в нем разместиться. В конце марта колонна нашей дивизии стояла на южной окраине Белгорода. Невзрачные низкие дома из кирпича тянулись вдоль некрасивой улицы.

Мне понадобилась вода для радиатора «Шкоды». С брезентовым ведром в руке я зашел в ближайший дом. В скромном, но чистом помещении я встретил старушку и молодую симпатичную женщину, которая сразу же заговорила со мной по-немецки. Пока она наливала из колодезного насоса воду в мое ведро, я коротко с ней поговорил. Она жила в Москве. В неразберихе войны она решила навестить свою мать и осталась здесь. Меня удивило, что такая симпатичная женщина, свободно говорящая по-немецки, просто так была оставлена здесь советскими властями. Это совсем не соответствовало их обычным действиям.

Наш батальон разместился в западной части Белгорода и выставил свои роты в охранение на берегу Северского Донца. Командный пункт разместился почти с комфортом в солидном здании. Быстро отступая перед «Лейбштандарте», русские не успели заминировать дома, как это они часто делали.

При узле связи штурмбаннфюрер Кнёхляйн хотел иметь хорошего переводчика, но из-за потерь найти такого было негде. Я рассказал о моей встрече с молодой русской (о чем сразу же пожалел), и мне тут же приказали «немедленно ее доставить».

Мне было нетрудно снова найти ее дом. Хотя я посоветовал ей при первой встрече сменить квартиру, чтобы ее больше нельзя было найти, к моему удивлению, она сразу же согласилась поехать со мной и постоянно работать переводчицей. Ей выделили отдельную комнату рядом с комнатой командира. Потом она переводила допросы пленных, прослушивала перехваченные русские телефонные и радиопереговоры. Командир отдал приказ не беспокоить ночью ни его, ни переводчицу, независимо от того, насколько важно сообщение. Естественно, другие офицеры батальона были покорены шармом молодой русской и названивали ей по телефону, мешая командиру. Поэтому телефонистам было приказано ночью ни с кем не соединять.

Война на нашем участке в некоторой мере успокоилась. Так что можно сказать, мы могли отдохнуть. Однако действия мелких разведывательных и ударных групп, а также пролеты разведывательной авиации были призваны время от времени напоминать нам, что война еще не кончилась. Противник и мы истощили друг друга.

Из тыла прибыло пополнение, плохо подготовленное и не всегда добровольно поступившее в войска СС. Жесткая дисциплина и применение дивизий СС в качестве «пожарной команды» пугали и воодушевляли одновременно.

Особенно сильно проявляла себя нехватка младших командиров, опытных «старых обер-ефрейторов», наших роттенфюреров, образовывавших «корсет» войск. Этих «стариков», на которых можно было положиться, не хватало ни в одном подразделении, какую бы должность они ни занимали.

Вышел приказ по дивизии, что добровольно изъявившие желание роттенфюреры могут получить подготовку младших командиров и офицеров. В надежде убежать от Кнёхляйна я подал рапорт на эти курсы.

В то время как пополнение проходило доподготовку позади позиций и познавало военную действительность, чтобы просто научиться выживать, меня произвели в унтершарфюреры (унтер-офицеры).

Город жил прифронтовой жизнью. В пустом зале разместился фронтовой театр и заботился о досуге, в то время как в Донбассе русские и немцы продолжали атаковать друг друга, чтобы улучшить свои позиции или захватить пленных. Когда вечером при аншлаге доносились залпы артиллерии противника, ни актеры, ни зрители даже не поворачивали головы.

С родины я получил стопку писем. Это была почта, скопившаяся за все время наших подвижных боевых действий. Естественно, письма от Элизабет были для меня самыми важными. Я наслаждался каждой их строчкой и буквой. Один товарищ как-то пошутил:
— Гляньте-ка, Крафт опять учит свои письма наизусть.

И это было именно так.

В середине весны курсантов отправили в небольшую чистую деревню западнее (Белгорода. С другими я стоял на квартире в крестьянском доме у приветливых хозяев. Мы жили в одной из комнат, спали на куче соломы. Между нами и местными жителями не было ни злобы, ни ненависти. Из квартировавших десяти человек половина находилась на службе, занятиях или выполняла письменные работы, в то время как остальные были заняты на полевых и строевых занятиях. Поэтому крестьянской семье от квартирантов не было тесно.

По воскресеньям у нас был выходной. Когда у меня скапливалось достаточно зачитанных писем от Элизабет, я их перевязывал шнуром и отправлял на родину. Когда состаримся, достанем их, перечитаем, вспомним молодость с ее красотой и огорчениями.

Случайно Мик оказался в соседней деревне. Он рассказал мне о гибели нашего друга Цигенфуса, попавшего к русским в плен и убитого ими.

Из «стариков» набора 1938 года почти никого не осталось. Куда ни глянь — всюду новые лица. На некоторых война не успела наложить свой отпечаток. У других — серьезность в глазах, как знак тяжелых переживаний. Скольким молодым снова удастся увидеть свой дом? Ведь в России так много места для наших могил.

Подготовка младших командиров была жесткой и полностью основанной на опыте предыдущих кампаний. Прежних шаблонов уже не было. Руководитель курса унтерштурмфюрер Пац во время подготовки уделял исключительное внимание тому, чтобы из заданной обстановки каждый мог сделать свои собственные правильные выводы и самостоятельно принять решение. Времена расписанного обстоятельного командного языка для него прошли. Дослужившись до командира роты, он продолжал говорить «по-староавстрийски». Стало обычным, что командир роты обращался к своим людям на «ты», чтобы формально подчеркнуть общность интересов в боевой обстановке. Однако такого поведения младших по отношению к старшим еще никто не допускал. Дисциплина от этого ни в коей мере не страдала.

После четырехнедельной подготовки я перед проверяющими офицерами из штаба полка командовал отделением в составе взвода, выполнявшего задачу штурмовой группы. Потом я руководил моторизованным разведывательным дозором, выполнявшим задачу разведки дорог и моста (я мог бы его еще и взорвать!). Все это я умел. На третий день я должен был проводить занятия с ротой: подготовленное занятие по устройству вооружения и неподготовленный десятиминутный доклад «о перчатке». Последний мне не удался. В конце концов я закончил курс с отличием и мне обещали дать трехдневный отпуск.

Всеобщее одобрение я снискал, когда во время учебного штурма полевых укреплений вместо команды: «Первый номер, прямо сто, дзот противника. Огонь по амбразуре все время штурма!» крикнул: «Ханнес, иди сторонкой туда вперед, выбери позицию для твоего «шприца»! Когда пойдем в атаку, сыпь хорошенько вон по той амбразуре! Но не стреляй по нашим задницам! Будь внимателен. Эй, Густ!Сцепи три ленты вместе, чтобы стрелять без перерыва. И прикрой нас сбоку! Пойдете за нами по моему знаку!» Такая была команда моим первому и второму пулеметчикам.

Штурмбаннфюрер Кнёхляйн не был доволен моим решением, так как оно позволяло мне на некоторое время уйти из его подчинения. Я надеялся, что где-нибудь в полку удастся получить должность погибшего командира отделения. А остаться с ним значило, что однажды придется погореть. Даже железные кочережки перегорают, если их постоянно суют в жар.

В день моего возвращения в батальон наиболее отличившиеся товарищи получали награды. Унтерштурм-фюрер Герр за обеспечение связи с авангардом дивизии «Рейх» получил Железный крест 2-го класса. Мне дали «Знак заслуженного водителя в бронзе». После всех рискованных дел я мог ждать и чего-нибудь лучшего. Значит, здесь «что-то было»?

Один из трех дней отпуска «при части» я провел в гостях у Мика, с которым поделился мыслями о моем будущем.

— Жаль! — сказал он сухо. — Есть ли какое-нибудь звание получше, чем роттенфюрер? — Это прозвучало почти как прощание, как отдаление от меня с моим новым положением.
— Мик! Я служу уже пять лет под Кнёхляйном и все еще роттенфюрер! Я что, еще семь лет должен им оставаться?

Прежде чем проститься с ним, я его спросил:
— Почему ты не подал рапорт на курсы унтерофицеров? Ты же тоже служишь с 1 мая 1938 года?
— Без меня, старый друг. Я подписался только на четыре года службы, а они давно прошли. Кроме того, тебе сильно повезло, что ты смотришь на картошку сверху, а не снизу, как Бфифф, Буви, Циги и все остальные. Или ты думаешь, что еще сможешь выбраться живым из всего этого дерьма?

Через несколько дней Мик перешел в расчет легкого пехотного орудия и одновременно со мной покинул гильдию «бродячих шоферов». Он пошел в расчет к своим землякам из Залыдкаммергута. Это была компания «старых роттенфюреров».

Я же шел своим путем.


Назад| Оглавление| Вперёд